В окна светило яркое солнце. Я расположился играть своими игрушками на полу кухни. Отсюда я видел, что мама всегда что-нибудь делала на кухонном столе: резала ножом картошку или кулаками мяла тесто. Иногда поворачивалась к плите, в которой горели дрова и из горячей дверки светились в ряд красные огоньки… А на плите мне снизу виднелись только ручки кастрюлек, где варилось что-то и откуда очень вкусно пахло. Значит, скоро будем кушать…
Из брусков и поленьев я конструировал паровоз с вагонами и маневрировал ими, как на железной дороге, где и работал мой отец. Благо, через квартал находился вокзал станции Шилка.
Мама напомнила мне, что скоро придёт папа, «а ещё надо прочитать страницу в книге». Но мне не хотелось, так как после вчерашнего такого чтения у меня появились слёзы, и я плохо потом видел буквы, когда читал последние строчки. Мама сказала, что она вчера попросила папу дать мне другую книгу, с большими буквами. Но в этой книге почему-то не было рисунков…
Я любил рисовать красками на бумаге. Отец расхваливал меня гостям: «Как он только умудряется ставить на патефон пластинки и, не умея читать, точно угадывать, какую надо!». И тут же звал меня: «Анатолий, поставь-ка нам «Рио-Риту», а потом «Амурские волны». И я точно исполнял это задание, потому что лучшего занятия, чем крутить ручку патефона, для меня не было. Ведь ещё гуляя весной на улице, я видел, как возле нашего дома мужики заводили заглохшую машину и поочерёдно крутили такую же, только большую железную, ручку, но мотор не заводился. Я слышал их непонятные слова и дома переспрашивал у мамы. Она запретила к ним и близко подходить.
Когда отец приходил с работы домой, мы с Олей забирались на его плечи, и он нас катал по комнате. Часто у нас звучала музыка. Мама хорошо играла на гитаре, а отец на гармошке и балалайке. Родители пели дуэтом в унисон и аккомпанировали себе. «По диким степям Забайкалья», «Далеко, в стране Иркутской»…
Так проходило и лето 1937 года. В нашем просторном дворе я с удовольствием прыгал с высокого крыльца. Бегал во всех направлениях потому, не зная ещё тогда ничего о футболе, спортивных снарядах, хоккейных коробках, игрушечных автомобилях, пистолетах. Зато с интересом лазил по столбам и прожилинам забора, за которым было много интересного.
Когда в конце ноября у нас родилась моя сестрёнка Света, детей в семье стало трое. Теперь мама постоянно заставляла меня то соску ей давать, то долго качать, чтобы она перестала плакать.
Свете было две недели от роду, когда в нашу дверь сильно постучали. Мама подошла и впустила троих мужчин. С ними зашёл и папа. Но он не подошёл, как всегда, уверенным шагом ко мне и не подбросил к потолку, а как-то очень уж тихо, смиренно провёл в комнату двоих мужчин. Один из них был в военной форме. Меня и маму в комнату не пустили. Третий дядя, который почему-то остался стоять у входных дверей, был одет в обычное зимнее пальто. Я и мама были на кухне, а моя сестрёнка Оля четырёх лет гуляла во дворе. Света спала в детской кроватке, стоявшей у самой печки.
Я подходил к дяде и что-то спрашивал, но он молчал. Потом увидел, что мама плачет. Она обняла меня и прошептала: «Заберут нашего папу». Сильно прижала к себе. Я посмотрел на мужчину, который продолжал стоять у двери, и он тихо нам прошептал: «Придёт твой папа, не заберут его». Он как будто не хотел, чтобы его услышали другие дяди в комнате.
Вскоре из комнаты вышел папа и, подойдя ко мне и маме, сказал: «Не волнуйся, Анёк! Я не виноват ни в чём и вернусь скоро». И нас всех обнял. Двое мужчин молча стояли и ждали, когда папа пойдёт из дома. Он быстро оделся, и все они пошли на улицу. Мама заплакала навзрыд, быстро подошла к окну и долго смотрела вслед. Я несколько раз спрашивал её: «Куда увели папу?», но ответа не дождался. Это было 14 декабря 1937 года. Ему было тогда 27 лет.
Отец мой, Иван Иванович Крушлинский, работал в Шилке заместителем начальника райторга Забайкальской железной дороги им. В. Молотова.
Дальнейшие дни мама часто и подолгу уходила из дома. Потом приехала наша бабушка из Читы, но не осталась с нами жить, а стала собирать вещи и готовить нас в дорогу, чтобы увезти к себе. К вечеру мы оказались на вокзале, где было много народу и все громко разговаривали, торопливо носили тяжёлые чемоданы. Мы расположились в углу и несколько дней ждали там нашего поезда. Ночами я с Олей спали на тюках с вещами, мама всё время держала Свету на руках. Они с бабушкой спали сидя, как и все люди в этом тесном вокзале.
Мама с бабушкой тихо переговаривались, но я почти всё слышал, только не знал, что такое «передача», «враг народа», «тюрьма», «58-я статья», «отправили по этапу». Постепенно понимал, что папа вернётся нескоро, может, тогда, когда мы приедем в Читу.
Бабушка говорила: «Ты, Нюрка, совсем-то не раскисай. Если тебя не будут принимать на работу, будешь помогать мне. А то я уже плохо стала видеть, да и не успеваю делать заказы. Ты же научилась у меня шить почти всё, да и стёжить одеяла тоже. С голоду не умрём. У меня ещё сохранилось с прошлой зимы вяленое сало и в сусеке муки немного. Да и какой он, Иван, враг народа? Правильно он тебе пишет: «Сходи к прокурору. Напиши, отошли почтой Генеральному прокурору, небось, там разберутся».
Мама часто плакала и говорила: «Как теперь будем жить?». Бабушка говорила: «Я тоже в 20-м побегала по конторам, знаю, что это такое. А ведь не пропала, хотя у меня на руках остались тоже вы трое. Правда, и тогда я так ничего и не узнала, куда исчез наш Григорий Иванович. А вас подняла, вырастила».
Мы перекочевали в Читу, маму на работу не брали, вдобавок у неё пропало молоко, и маленькую Свету пришлось кормить тюрей из хлеба да картошкой, пока бабушка не купила козу. Мне поручено было ухаживать за ней, кормить и поить, подчищать за ней и выгуливать, а летом пасти на полях за Читинкой (теперь на этом месте Мемориал).
Отца после нескольких месяцев истязаний из Шилкинской тюрьмы перевели в читинскую. Я не знаю, разрешали или нет родителям видеться, но передачи стали принимать, и мама носила в тюрьму сухари и чистое бельё, а домой приносила грязное. Теперь потянулись долгие дни и месяцы ожиданий и надежды, что нашего отца выпустят и мы будем жить лучше. Бабушка говорила тогда: «Уж скорее бы суд, тогда бы знали: выпустят или расстреляют, здесь будет сидеть или отправят подальше, на каторгу».
…Наша бабушка, Петрищева Анастасия Кузьминична, 1886 года рождения, работала закройщицей в артели «Авангард». Дедушка, Григорий Иванович, – в железнодорожных мастерских. Погиб при неизвестных обстоятельствах в эпизоде с сожжением Сергея Лазо в топке паровоза в 1920 году. В 1907 году построил на ул. Недорезова дом, который и сейчас стоит под №61. Мама, Анна Григорьевна Крушлинская, 1908 года рождения, до замужества работала машинисткой в артели «Авангард». Потом воспитывала нас, пятерых детей. Отец, Иван Иванович, 1910 года рождения, после приговора в феврале 1939 году был оправдан и вернулся на железную дорогу. В начале войны был призван в Красную Армию и отправлен на Воронежский фронт. Их 15-й Понтонно-мостовой батальон форсировал реки Воронеж, Днепр, Днестр, Вислу, Шпрее, Канал Тельтов и Влтаву. Вернулся живым. Похоронен на Шелеховском кладбище Иркутской области в 1965 году.
Все материалы рубрики "Трибуна "ЧО"
Анатолий Крушлинский,
читатель «ЧО»
«Читинское обозрение»
№32 (1464) 09.08.2017
0 комментариев