175 лет назад, 25 февраля (13-го по старому стилю) 1845 года, в купеческой семье города Херсон родился Алексей Кириллович Кузнецов, человек, с именем которого связано развитие в Забайкалье науки и культуры на рубеже ХIХ и ХХ веков.
Будучи студентом Петровско-Разумовской сельскохозяйственной и лесной академии он был втянут в революционное движение создателем едва ли не первой в России террористической организации «Народная расправа» Сергеем Нечаевым. За убийство их товарища, студента той же академии Ивана Иванова, Нечаева, членов организации, включая Кузнецова, арестовали, судили и сослали в Забайкалье. Пять лет он провёл на Каре, а затем стал жить в Нерчинске. Здесь организовал одну из первых фотомастерских в Забайкалье, а затем и первый в крае публичный музей. В 1889 году с семьёй (в которой было шестеро детей) переехал в Читу. Здесь создал и фотомастерскую, и музей, и публичную библиотеку, теперь носящую имя А.С. Пушкина, и отделение Русского географического общества, и городской сад, в настоящее время парк Дома офицеров. Он активно приветствовал первую русскую революцию 1905-1907 годов, а после подавления «Читинской республики» был приговорён к смертной казни, которую под давлением общественности заменили каторгой в Акатуе, а затем ссылкой в Якутию. После возвращения в 1913 году в Читу он вновь занялся любимым музейным делом, отдав ему все силы. Кузнецов сумел сохранить музей в годы Первой мировой войны (в нём хотели разместить пленных немецких и австрийских офицеров), революции и гражданской войны (музей собирались отдать то под штаб, то под размещение беженцев), не дал разграбить музей в период эвакуации из Читы и красных, и белых. Неслучайно ещё при его жизни в период существования Дальневосточной Республики (ДВР) музею, которым продолжал руководить А.К. Кузнецов, было присвоено его имя. В Чите в 1925 году был широко отмечен 80-летний юбилей Алексея Кирилловича. Поздравления к нему приходили со всей страны. По своему влиянию на культурное развитие Читы вклад Алексея Кирилловича, по словам нынешнего директора Забайкальского краеведческого музея Виктора Колосова, во многом равен декабристскому.
Но уже с 1926 года ситуация начала радикально меняться. Над его головой стали сгущаться тучи. Знаменитый, умный и независимый, он становился бельмом на глазу новой власти. И три привычки, приобретённые им в самодержавной Российской империи, чуть было не погубили этого человека.
Потенциальный «казнокрад»
На протяжении нескольких десятилетий созданные им музеи (в Нерчинске и Чите) жили путём самоокупаемости. То есть привлекались благотворительные взносы, а также продавалась часть предметов (не самых важных для музея) коллекций. На вырученные средства организовывались научные экспедиции. При этом средства тратились абсолютно честно. Алексей Кириллович был в этих делах настолько щепетилен, что ему политзаключённые доверяли хранение общих касс на каторге и в ссылке.
Однако после того, как в конце 1920 года музей перешёл на бюджетное содержание, начались проблемы. Выделяемых средств на те же экспедиции было явно недостаточно, и он в условиях НЭПа действовал по привычной схеме. Однако теперь это могло быть посчитано преступлением.
В конце 1926 года в музее была проведена масштабная проверка, в которой участвовали специалисты сразу нескольких ведомств. По итогам проведённой ревизии коллегия Читинской окружной контрольной комиссии и рабоче-крестьянской инспекции (РКИ) в декабре 1926 года постановила «передать следственным органам для полного расследования растрат и хищения экспонатов», а самого директора «от административно-хозяйственной работы освободить».
Алексей Кириллович в этой непростой ситуации обратился к некоторым землякам, которым в разное время оказывал поддержку. Среди них был и ставший одним из лидеров большевистской партии Емельян Ярославский, который, ещё будучи Минеем Губельманом, в начале ХХ века проходил воинскую службу в охране Читинского музея.
«Я знаю Кузнецова в течение очень многих лет, знал его задолго до первой революции, знал его после, – написал Ярославский в письме секретарю Забайкальского губкома ВКП(б) Дионисию Носок-Турскому. – Ведь для всех нас вне сомнения его абсолютная честность и его преданность делу, которым он занят. Конечно, возможно и он сам этого не отрицает, что вследствие некоторой неупорядочности в его отчётности у него может оказаться недочёт какой-нибудь небольшой суммы, которую он не сможет сразу покрыть, и единственная его просьба заключается в том, чтобы дать ему в течение года или полутора лет, если окажется такая недостача денег, заплатить её из своего жалованья или пенсии. Я думаю, что это нужно сделать, принимая во внимание всё то, что сделал для края, для науки и для революции А.К. Кузнецов…Так вот, не лучше ли часть тех почестей, которые мы воздадим Алексею Кирилловичу после его смерти, приберечь для живого А.К. Кузнецова, покуда он живёт и работает, и не лучше ли частицу этого уважения проявить теперь и сделать так, как он просит».
В итоге было решено «оставить всё дело о музее без судебного разбирательства, поскольку оно связано с Кузнецовым». Тем не менее в середине марта 1927 года Алексей Кириллович оставил пост директора краеведческого музея. Но это было только начало гонений.
Потенциальный «шпион»
Ни в самодержавной России, ни в период правления атамана Семёнова, ни даже во времена ДВР у Алексея Кузнецова не было проблем при общении с иностранцами. И не важно, были ли это дипломаты, журналисты, учёные или путешественники. Но в Советском Союзе всё было иначе. Читинскому краеведу, полковнику КГБ в отставке Алексею Владимировичу Соловьёву удалось выяснить, что уже в 1925 году Кузнецов стал попадать в сводки ОГПУ в связи с его контактами с консулами Китайской Республики.
Генеральное консульство этой республики было открыто в Чите в августе 1924 года. Возглавил его высокообразованный (окончил университет в Великобритании) китайский дипломат Чжан Вей Шиобин. «Постепенно между А.К. Кузнецовым и консулом Чжаном установились дружественные отношения, – писал А.В. Соловьёв в изданной в 2002 году книге «Тревожные будни Забайкальской контрразведки». – Консул посещал лекции и выставки в музее, выступал с докладами. Уже будучи консулом в Иркутске, приезжал в читинский музей на открытие выставки». Более того, в ноябре 1925 года А.К. Кузнецов посетил консульство, а 29 ноября дал для консула обед в музее.
Алексей Владимирович Соловьёв во втором издании своей книги, вышедшей в 2019 году, констатировал, что следующий китайский консул Цюань Шиэнь также был знаком с Алексеем Кирилловичем Кузнецовым.
Чекисты стали собирать данные и о поездке Кузнецова в Японию в 1913 году, подозревая, что может быть тогда его завербовали японцы.
Однако в тот период даже сотрудники ОГПУ не рискнули старика Кузнецова, только недавно отметившего свой 80-летний юбилей, обвинить в шпионаже.
А тут в 1928 году директор японо–советского общества в Токио Танака возьми и пришли Алексею Кирилловичу письмо с благодарностью за содействие и внимание, проявленное во время его поездки по Дальневосточному краю…
«В середине октября 1928 г. силы А.К. настолько упали, что он был положен в больницу, откуда по совету врачей вскоре был направлен в московскую клинику, – писал Николай Жуков. – Страдания какой-либо определённой болезнью у А.К. констатировано не было, диагноз говорил за старческое одряхление, за общую изношенность организма». Но и это было ещё не всё.
Потенциальный «враг народа»
Подбор сотрудников был ещё одной «пагубной» привычкой Кузнецова. Он всегда собирал вокруг музея своего рода диссидентов. До 1917 года это были революционеры всех мастей, в 1918 году – противники большевиков, в 1918–1920 годах – противники атамана Семёнова. И вот теперь, в период НЭПа, в музее стали работать люди образованные, творческие, интеллигентные, но не вписавшиеся в новую систему. Некоторые из них были, как и сам Кузнецов, бывшими эсерами, другие – кадетами или вообще белыми офицерами, короче все они, с точки зрения чекистов, были потенциальными «врагами народа».
Известный забайкальский краевед, полковник милиции в отставке Артём Евстафьевич Власов писал об этом времени: «Особая роль в развертывании работы по выявлению и преследованию «классово-чуждого элемента» отводилась такой силовой чекистской структуре как органы ОГПУ. В орбиту её действий стал подпадать всё более разрастающийся круг людей, в биографии которых обнаруживались «тёмные пятна». Пошло в ход наклеивание ярлыков: «классовый враг», «кулак», «белогвардеец», «семёновец», «японский шпион»… Стали появляться «лишенцы» – лишённые избирательных прав – граждане из числа бывших представителей имущих классов, лиц, служивших в Белой армии, священнослужителей, кулачества и тому подобное. ОГПУ энергично приступила к осуществлению своих оперативных действий в борьбе с «врагами народа». В ход пошли не совместимые с общечеловеческой этикой и моралью приёмы-наветы и доносы, создание атмосферы боязни и страха у людей. К числу объектов повышенного внимания чекистов были отнесены бывшие политкаторжане с эсеровским прошлым – те, кто в дореволюционное время активно боролся с царским самодержавием».
15 октября 1926 года начальник Читинского отдела ОГПУ С.А. Болотов направил в Читинский окружком ВКП(б) письмо-информацию, в котором А.К. Кузнецов тенденциозно обвинялся во многих «грехах» как бывший народоволец, эсер и даже провокатор, причём без каких-либо элементарных убедительных доказательств.
В отношении Алексея Кирилловича и сотрудников музея А.Н. Добромыслова и Б.Д. Замошникова сказано, что «все они – в прошлом эсеры, до сих пор не изменившие своей идеологии». В отношение Замошникова, правда, была сделана оговорка: «Точная принадлежность его к партии эсеров не установлена, но по своим взглядам приближается к Добромыслову».
Делая акцент на устойчивую принадлежность Кузнецова к партии эсеров, автор письма приводит факт, что в период Февральской революции он «был избран почётным членом комитета Забайкальской организации ПСР». Неприкрытая травля становилась всё более очевидной. Всё это, с одной стороны, привело к обострению болезней Алексея Кирилловича, с другой, заставило его постараться уехать в Москву. В дороге его сопровождала дочь. В Москве в 1928 году в возрасте 83 лет Алексей Кириллович и скончался.
Вскоре музей был лишён имени своего основателя. Большинство сотрудников были арестованы и расстреляны, как «враги народа». Позже их всех реабилитировали.
Прошли десятилетия. Имя основателя музея было возвращено, в Чите появился памятник этому замечательному человеку. А имена его гонителей вспоминаются только в связи с их нападками на этого человека. Других их «заслуг» сегодня уже и не вспомнят. История всё расставила по своим местам.
Все материалы рубрики "Чита вчера: история, лица"
Александр Баринов
«Читинское обозрение»
№9 (1597) // 26.02.2020 г.
0 комментариев