Луна и тушканчик

Река обмелела. Вода отступила метров на десять-пятнадцать. Теперь для того, чтобы приблизиться к воде, надо спуститься с высокого обрывистого берега – яра на бывшее дно – обнажившиеся и обсохшие песок и галечник – и по этому, бывшему, дну пройти к отступившей от своего основного берега реке.

Я припозднился. Рыба не клевала, но, как говорят наши рыбаки, «играла» – то выше, то ниже по течению, а то и рядом со мной раздавались всплески, по зеркально-поблескивающей в сгущающихся сумерках воде расходились круги. Июльский тёплый вечер плавно переходил в такую же тёплую ночь.

Уходить не хотелось. «Ещё один заброс – и домой», – приказывал, обещал я сам себе и снова взмахивал спиннингом…

Позади меня на высокий яр выкатилась огромная, на полнеба луна. Её голубой, заставляющий знобко впитывать себя свет, затопил всю речную долину. Я вдруг почему-то остро почувствовал своё одиночество. Вон там, за луной, моё село, мой дом, знакомые мне, родные люди. Там огни, машины, деревья, коровы, собаки, куры, голуби, воробьи… – всё живое, движущееся, тёплое. Даже машины или наполнены человеческим теплом, или хранят память о нём. Шофёр поставил машину, ушёл. А машина помнит его, думает о нём. А раз помнит, думает – она живая…

Забыв о рыбалке, опёршись на спиннинг как на трость, я смотрел на луну. С каждой секундой она приближалась ко мне, накатывалась, наваливалась на меня. Мне казалось, что стоит протянуть руку и я смогу потрогать её… Наваждение… Колдовство… Я прикасаюсь кончиками пальцев к острой вершине одной из лунных гор и тут же одёргиваю их. Откуда-то снизу, из-за подножья такой же лунной горы в изящном длинном прыжке взлетает… Я не знаю, как назвать это существо. Лунатик… Но лунатиков много и на Земле… Лунный абориген… Но слово «абориген» какое-то слишком учёное, не наше, не деревенское… Взлетает… Тушканчик… Конечно же, тушканчик.

Словно очнувшись от дрёмы, я благодаря тушканчику возвращаюсь в свой реальный, живой, тёплый мир. На высоком яру, на фоне огромной, покрытой позолотой луны на тоненьких задних лапках, подруливая длинным хвостиком, прыгал и прыгал тушканчик. Как я догадался, пользуясь ярким лунным светом, зверёк ловил разных уснувших, потерявших бдительность козявок. Он ужинал и одновременно завтракал и обедал. Днём тушканчики спят в норах и без крайней необходимости не показываются на поверхности.

…Я взял спиннинг, поправил пустую рыбацкую сумку и, сделав большой полукруг, обогнув луну и тушканчика, пошёл домой. Мне не хотелось пугать зверька. Когда ещё выдастся такое удачное время для охоты. В любую минуту, в любое мгновенье луну могут заботливо запеленать тучи, – молодая, яркая, глупая… Вон как тянет от реки холодом, сыростью, – простынет…

Пусть прыгает тушканчик. Пусть светит луна. Без луны будет плохо и скучно тушканчику. Без тушканчика будет одиноко и скучно луне.

Каждому из нас нужен кто-то…
Каждый из нас нужен кому-то…
 

Мунька и куропатки

Встали мы утром. Начали к завтраку готовиться. Подошла жена к кухонному окну, зовёт меня:

– Иди сюда! Скорее иди!

– Да иди же! Иди!

Подошёл я к окну и тоже ахнул. В десятке метров от окна, возле смородиновых кустов, с которых ещё не все листья опали, целое стадо кур… нет-нет… не кур – куропаток гуляет. Красивые – сизые, вальяжные, чем-то действительно на наших домашних кур похожие лесные гостьи под кустами смородиновые ягодки опавшие собирают. Увлечённо собирают, по сторонам не смотрят.

Любуемся мы с женой куропатками, хотя у леса, можно сказать, на опушке живём, а видеть их не часто приходится, и вдруг видим: наша кошка Мунька к ним крадётся. Вдоль поленницы. Дрова в поленнице разной длины. Одно полено подлиннее, другое покороче. Шагнёт Мунька раз-другой, за длинное полено ляжет, притаится, не отрывая глаз, на куропаток смотрит. Если хотя бы одна из птиц не клюёт, по сторонам смотрит, кошка не шелохнётся. Выберет Мунька мгновение, – все куропатки поисками опавших ягодок увлеклись, – к следующему полену скользнёт, – всё ближе и ближе к лесным гостьям оказывается…

…Всё! Медлить больше нельзя. Распахнула жена форточку:

– Кыш!

Как будто сговорившись, куропатки так крыльями враз хлопнули – Мунька, наверное, сама не поняла, как на самом верху поленницы оказалась. Спина дугой. Шерсть дыбом. Хвост трубой.

Сидим мы с женой, завтракаем, в окно смотрим – на кусты смородиновые, которые, кажется, всё ещё от взрыва-взлёта куропаток покачиваются, на небо утреннее осеннее голубое-преголубое, – и хорошо нам…

И вспомнилось. Несколько лет назад довелось мне с группой забайкальских туристов в одной красивой, ухоженной, благоустроенной стране побывать. Дома там в городах да и в сёлах высоченные, белые, с крышами разноцветными, фонтаны выше крыш брызгают, дороги – с закрытыми глазами иди – не споткнёшься…

День, второй, третий нас по этой стране красивой на красивом автобусе возят… Устали. От красоты каменной, от езды бесконечной, от болтовни гида, едва-едва по-нашему говорящего, от разлуки с родными, близкими, с родиной своей, пусть не такой ухоженной, благоустроенной, но… своей.

Сидим как-то за столиками, накрахмаленными скатёрками накрытыми, всякими соусницами да салфетницами украшенными, едой не нашей, но, честно говоря, вкусной завтракаем. И вдруг старушка, напротив меня сидящая, платочек достала, к глазам прижала и завсхлипывала:

— И чо меня, дуру, сюда потащило? Сидели бы сейчас с моим стариком в Могойтуе, чай бы пили и в окно смотрели, – а там, за окном, – небушко синее, на крыше стаюшками воробьи скачут и наш кот Васька к ним по самому краешку крыши крадётся. Докрадётся – шлёпнется. Дурак он, Васька… И я дура… Взяла куда-то попёрлась. Как будто где-то что-то лучше нашего Могойтуя и моего старика есть…
Родина…

Люди и птицы

Это было давно. Очень давно. Но такое запоминается на всю жизнь…

Наш сторожевой корабль находился где-то в районе Командорских островов. Точное его местонахождение знали командир, старпом и штурман. Нам – матросам, старшинам, да и большинству офицеров – знать было не обязательно. Каждый из нас находился на своём БП — боевом посту, делал своё дело. Кочегарили кочегары. Не отходили от моторов мотористы. Слушали океан акустики. Стояли и сидели на холодных, жёстких сиденьях у своих орудий комендоры.

Мы не видели океана. Мы не видели корабля. Мы не видели друг друга. Непроницаемая тьма окутывала нас. Тусклый свет из капитанской рубки ещё сильнее сгущал темноту. Качающиеся из стороны в сторону топовые огни казались крошечными светлячками, прилепившимися к чёрной кроне огромного чёрного дерева, нависшего над нами и никак не связанного с кораблём.

Но корабль слышал и видел. Как крылья огромных летучих мышей ощупывали темноту чуткие локаторы. Напряжённо подрагивали усики антенн. Глубоко внутри стального корпуса корабля чуть слышно, словно толчки пульса великана, ритмично потукивали хитроумные датчики, матово светили экраны принимающих и передающих устройств, название которых знали только работающие на них специалисты.

И когда над нами или далеко впереди нас появился объект, не отвечающий на запросы наших радистов, нашего командира, густую, вязкую ночь расколол, разбил, раздробил сигнал боевой тревоги.

Барабанным боем грохнули над океанской бездной матросские башмаки, глухо, спокойно прозвучали команды командиров боевых постов. Над кораблём беззвучно встал золотой луч прожектора. В отблесках его света я увидел бледные, напряжённые лица моих друзей.

Время было тревожное. Мир жил в обстановке холодной войны, в любую секунду, даже доли секунды способной и готовой стать горячей.

Склонились над прицелами наводчики. Подхватили на руки крепко и осторожно, как грудных детей, снаряды заряжающие. Провернули торпедный аппарат торпедисты.

– Боевой пост номер один к бою готов!

– Корабль к бою готов!

И вдруг прямо с неба по лучу прожектора на корабль посыпались, заструились птицы. Десятки, сотни. Они садились на палубу, на стволы орудий, на плечи и руки людей.

В жёлтом свете прожектора птицы казались золотыми бабочками. Они не падали – трепетали, то плавно скользили вниз, то медленно взмывали и, качнувшись из стороны в сторону, садились, не боясь, не остерегаясь людей. Что придавало им смелость? Может, предельная усталость. Корабль находился в нескольких сотнях километров от берега, и птичья стая, прежде чем пожаловать к нам в гости, проделала далёкий трудный путь в кромешной темноте и холоде, даже в самые тёплые летние дни висящем над океаном.

Матросы, рядом с которыми садились пернатые странницы, старались не делать резких движений, не говорить громко, вообще не двигаться без особой нужды.

Наконец, прозвучал отбой боевой тревоги. И тут же с мостика донёсся глухой, прокуренный и промороженный голос нашего сурового командира, усиленный рупором:

– Птиц собрать, – в кубрики занести! – И уже не по-военному: – Утром выпустим. Пусть живут бедолаги…

Мы собирали птах как грибы. Ни одна из них не попыталась взлететь, упорхнуть. Стоило протянуть руку, прикоснуться – птичка втягивала голову, замирала и даже под тельняшкой не шевелилась, не издавала ни звука.

В кубриках при свете электролампочек, которые были включены постоянно, так как другого освещения у нас не было (иллюминаторы имелись только в офицерских каютах, да и они, иллюминаторы, во время нахождения корабля в океане задраивались, закрывались колпаками. А в океане мы находились почти постоянно), наши гостьи-бедолаги действительно, как нам сразу показалось, оказались золотыми. Жёлтые грудки, брюшки, головки казалось источали из себя тонкое солнечное сияние. А несколько тёмно-серых перышек на крылышках и крошечный чёрный хохолок на голове только оттеняли его и делали ещё ярче.

…Утро, как и бывает после сумрачной тёмной ночи, было ярким и солнечным. Океан ровно, глубоко дышал. От горизонта до горизонта не было видно ни одного облачка.

После подъёма, завтрака, утренней приборки каждый из нас занимался своим делом. Корабль жил своей обычной жизнью. Однако все мы чаще и чаще поглядывали на небо и командирскую рубку:

– Пора бы…

И хотя все ожидали этой команды, команда: «Выпустить птиц!» прозвучала внезапно.

– Выпустить птиц! – продублировали командиры постов.

Мягко распахнулись стальные двери кубриков, тамбуров, отсеков сторожевика, окаймлённые упругой свежепобеленной резиной, и на палубе оказались десятки коробок, ящиков, а то и просто узелков из простыней и даже тельняшек с птицами.

Миг, другой – и над нами закружились, заблистали золотыми осенними листьями спасённые нами птицы. Стая их все росла и росла, поднималась всё выше и выше.

Мой боевой пост – зенитный автомат – находился на высоте трёх-четырёх метров над палубой. Я смотрел сверху на лица своих друзей-сослуживцев, вскинутые в небо, к солнцу, к птицам и не узнавал их.
Они светились…

Все материалы рубрики "Читаем"
 

Борис Макаров
«Читинское обозрение»
№1 (1485) // 03.01.2018 г.

Вернуться на главную страницу