Рады сообщить вам, дорогие читатели, что постоянный автор «ЧО» Нина Коледнева стала серебряным лауреатом национальной литературной премии «Золотое перо Руси — 2015» (в номинации – сказка). За победу боролись претенденты из 25 стран, а в России – из 72-х регионов. В числе победителей Нина Васильевна приглашена на церемонию награждения, которая состоится на неделе в Центральном доме литераторов в Москве. Знакомим вас с её работой, отмеченной столь высокой наградой.

В давние времена жили два охотника. Звали их Тыкыльмо и Окдэ. Они дружные были. Такие дружные, что если у одного капкан пуст, то и другой зайца, попавшего к нему в силки, собакам выкидывал. Если с добычей в чум возвращались, никто не знал, чья стрела зверя уложила. Каждый друг на дружку показывал. 

У Тыкыльмо был только один верховой олень, и у Окдэ единственный – ездовой. Они животными обменялись, такими дружными были. 

От избытка сил и молодости друзья в приметы не верили, над сородичами, советующимися с огнём, потешались. А им самим удача и впрямь сопутствовала. Оленоногие друзья лис ловили голыми руками. Однажды они вернулись в чум с особенно богатыми трофеями и принялись подшучивать над менее счастливыми охотниками. 

– Э-э, паря! Как с огнём беседовать можно? – удивлялся Тыкыльмо. – Вот послушай, о чём огонь вздыхает: «Давай сухостой, сучья давай». До другого ему и дела нет. 

– Твоя правда, друг. Если у орочона нет в запасе резвых ног и крепкого сердца, огонь в охоте не помощник, – вторил Окдэ. 

Эвенки, слыша эти насмешливые слова, опасливо косились на костёр. А сучья в нём трещали так гневно, и языки пламени метались, словно больной в бреду.
– Ох, быть беде. Не иначе, – шептались старики. 

Наутро охотники в стойбище, не сговариваясь, отложили в сторону снасти и занялись починкой торбасов. Про себя решили: лучше переждать денёк, зачем судьбу испытывать? 

А наши друзья, как ни в чём не бывало, встали на лыжи, заскользили на них в тайгу. Но на этот раз охота не задалась. Тыкыльмо с близкого расстояния промазал, стреляя в куропатку. Окдэ упустил лису. Эхма! 

Темнеть стало, возвращаться пора. Но ноги обратно не несут. Как после громкого бахвальства в стойбище с пустыми сумками появиться? Вот друзья и тянули время. Добирались кружным путём – по реке. Ждали, когда сородичи спать улягутся, их позора не увидят. 

Да в темноте даже самые зоркие глаза обмануть могут. Вдруг лёд под Тыкыльмо подломился, напомнив раздавшимся звуком треск сучьев в костре, и охотник оказался по горло в воде. Не заметил наледи, попал в ловушку. Окдэ распластался на ровном льду, кинул другу аркан, вытянул его из водной воронки. 

Обогреться бы надо, одежду высушить. Пришлось поспешить. По морозу, окрепшему к ночи, в мокрой одежде до стойбища добираться. Намокшие кухлянка и торбаса у охотника застыли и гремели при ходьбе, как раскаты глухого грома. На шапке нависли сосульки и звенели, словно колокольчик на шее глупого тарагайки (оленёнка). Так и вошли друзья в стойбище под звон сосулек, разбудив шумом сородичей. Но смеяться над бедой, настигшей охотников, никто не стал. Женщины помогли друзьям развести огонь в очаге, чай вскипятили. Мужчины с Тыкыльмо заледеневшую одежду сняли, тело его жиром тарбагана растёрли. Накрыли оленьими шкурами, чтобы пропотел. И до утра одного в чуме оставили. Он сам должен был слабость побороть – чужие глаза это видеть не должны. 

Утром шаман к бедолаге наведался. А тот проиграл поединок – слабость одолела. У охотника тело огнём горит, а самого трясёт мелкой дрожью, воздух ртом с трудом ловит. «Я тут бессилен, – развёл руками целитель. – К Верхним людям твой друг торопится, однако», – сказал шаман горюющему Окдэ. 

Но Окдэ не сдаётся, не хочет друга отпускать. «Давайте так поступим, – предлагает сородичам. – Сделаем вид, что больной и в самом деле умер. Проводим его, как полагается, в Верхний мир. Только все похоронные обряды соблюдать будем в точности, чтобы бумук (смертельная болезнь) поверила: её верх. И ей пора убираться восвояси». Сородичи согласились на эту хитрость. 

Оплакивать покойника у эвенков не принято. Родственники потушили в чуме Тыкыльмо очаг, одели охотника в новые торбаса (меховую обувь) и рукавицы, в них дыры прорезали, чтобы хани, душа умершего, дорогу наружу отыскала. Он лишь вздохнул украдкой: обновы накануне справил, перед девками в них покрасоваться собирался. Но смолчал. Ему и самому край как умирать не хотелось. Пусть всё будет так, будто его провожают к Верхним людям. 

На его глазах сородичи кор выдолбили. Тыкыльмо в него поместили и на верхушку могучего тополя подняли: «Ты там не шуми, – предупредил шаман, – а то болезнь недалеко ушла, вернётся…». Окдэ по стволу дерева к другу наверх вскарабкался. «До утра потерпи», – наказал. «Легко сказать», – вздохнул новоявленный покойник. А как терпеть, если мороз его через дыры в торбасах достаёт? Но что это? Окдэ взмахнул ножом, и ездовой олень упал на землю. 

– Э-э! Остановитесь! – Тыкыльмо хотел выскочить из кора. Да не тут-то было. Крепки деревянные объятия. Пришлось затихнуть и наблюдать, как сородичи с его единственного оленя шкуру сдирают, мясо варят… 

Под ударами топора рухнул его чум, запылали пожитки. 
– Ну, это уж слишком, – возмутился Тыкыльмо. И дёрнулся изо всех сил. Деревянная люлька не выпустила жертву. Тут уж пленник не на шутку испугался: «Болезнь перехитрю, а на морозе околею». Но попятный ход гордость сделать не позволила. 

Темнело. Сородичи наелись оленины и по чумам разбрелись. Сытые, поди, уже спят. А он, стиснутый тесными стенками кора, болтается над землёй и замерзает. Вон коршун круги даёт. Чего высматривает? Тыкыльмо шипел и делал страшные гримасы, пытаясь отпугнуть птицу. Но усталость смыкала веки. И лишь мнимый покойник впал в дремоту, коршун нацелился и тюкнул его в глаз. От боли охотник забыл наказ не подавать признаков жизни. Так взвыл и дёрнулся, что кор оборвался и грохнулся со своей ношей на землю. 

Собственный чум сгорел. Куда Тыкыльмо податься? Пошёл к старикам-родителям. 
Те испугались, попрятались: 
– Ты уж, сынок, не ходи среди живых. Не дело это. Ступай с миром к Верхним людям. Там теперь твоё место. 

Но всё же пожалели, оставили у себя. Утром созвали совет старейшин. А сородичи их сына не признали. «Наш Тыкыльмо был с двумя глазами, этот с одним. Коршун живого бы не тронул, этот не живой». И прогнали охотника. «Видно, и впрямь я мёртвый», – засомневался парень. Повесил голову и пошёл прочь от стойбища. Вскоре Окдэ его нагнал со своим верховым оленем. Окликнул: 
– Может быть, ты и мёртвый, но я тебя не покину. Пойдём одной дорогой. 

Шли они шли безлесой тундрой. Вечереть стало. Пора костёр разводить, чум ставить. А вокруг ни единой лиственницы или чахлой берёзки. Видно, придётся заночевать на мерзлоте, да снеговой тучей укрыться. Для Окдэ такой ночлег не страшен, а Тыкыльмо мороз в прорези в торбасах словно ножи острые воткнул, в дыры-то легко пробраться…

Вдруг друзья видят: впереди чум. Не богатый, но справный. Только ни дыма из отверстия наверху не видать, ни лая собак не слыхать. Странно это Окдэ показалось, хотел брошенное жилище стороной обогнуть. А Тыкыльмо прямиком к нему направился. Ни о чём ином думать не может, как о тёплом очаге. 

– Не следует этого делать, – отговаривает Окдэ. – Старики говорят: брошенный чум за три версты обегать нужно. Место нечистое. Духи на прежних хозяев озлились. Мы на себя беду принять можем. 
– А-а, – недовольно махнул рукой Тыкыльмо. – Я тебя уже раз послушал, остался без глаза. Сейчас и ног лишиться могу. – Откинул полог, вошёл в чум. Окдэ за ним последовал: не бросать же друга одного.

Внутри жилища были видны следы поспешного бегства хозяев. Валялись чашки, рассыпанная мороженная брусника, пустой котёл для воды… Но у очага лежали приготовленные дрова, и Окдэ споро взялся за дело. Развёл огонь, снегу в котёл набрал, чай вскипятил. Попил горячего чайку и тоже помягчел. Решил, что не стрясётся большой беды, если ночь под пологом покинутого чума проведут, а чуть свет покинут его. Вот только кипяток друга на ноги не подымет. Сейчас бы горячей кровью оленя его напоить… Но как расстаться с единственной животиной? Собрался с духом, заколол верхового оленя. Принёс целебный напиток Тыкыльмо. Из мяса похлёбку сварил. 

Друзья подкрепились, на оленьей шкуре спать устроились. Вдруг послышался звон колокольчика и скрип нарт, будто упряжка подъехала. О полог постучали трижды, и в чум, пригнувшись, вошла девушка. Пригожая, в горностаевой белоснежной кухлянке, с морозу раскраснелась, на щеках ямочки, глаза сверкают, как алмазы. 

Парни даже языки проглотили от неожиданности. Потом Окдэ всё-таки промямлил: 
– Это кто ж такую красу скрывал? Чья ты будешь, не упомню? И каким ветром в эти безлюдные места занесло? 

А девушка щебечет, не останавливаясь. Она – нездешняя, дочь якутского охотника Мирзабая. Ехала в Кюсть-Кемду проведать родственников отца, да с пути сбилась. Но добрых хозяев не обременит, вот только обогреется чуток… 
– Что ты, что ты! – наконец, опомнился и Тыкыльмо, замахал руками. – Мы тебя не отпустим. и не помышляй. Ночуй тут, а утром путь укажем. 

Сам подвинулся, гостью рядом на шкуру усадил, похлёбки налил. Чем дальше, тем беседа их жарче, взгляды горячее, любовнее. А у Окдэ на душе нехорошо. Не слышал он об охотнике Мирзабае, хотя к якутам в селение, случалось, бегал. Вышел из чума, решил чужих оленей покрепче привязать, чтобы в тундру не убежали. А ни оленей, ни упряжки и в помине нет. Запалил лучину – не видать вокруг чужих следов, полоза от нарт. 

Совсем не по себе Окдэ стало, вспомнил рассказы стариков о Хагдынкин – болезни, целые стойбища выкашивающей. Так эвенки оспу называли. Она при случае могла туман напускать, прикинуться пригожей девушкой, присушить к себе охотника и высосать из него всю кровь. 

Вернулся в чум, хотел друга предупредить. Да где там! Красавица уже у него на коленях. А Тыкыльмо на соперника враждебные взгляды кидает.
Плюнул от досады Окдэ, взялся чинить прорезанные торбаса друга, чтобы глаза занять и не видеть жаркие объятия забывшей о нём парочки. 

Спать улеглись порознь. Девушка разместилась на одной шкуре с Тыкыльмо, Окдэ на голом полу устроился. Очаг не затушили. Посреди ночи Окдэ проснулся от сильного гула, будто огонь предупреждал о чём-то. Поднялся, глянул: как там друг? И обомлел. Тыкыльмо впал в забытье. А их гостья сидела на нём верхом, уже наклонилась, вот-вот на горле жилу перекусит. Окдэ вскрикнул. Незнакомка оглянулась на крик. На лице и следа нет от прежней прелести. Перекошено злобной судорогой, а глаза ненавистью пышут. Она и есть, Хагдынкин! Схватил палку, ударил ей в лоб. Девушка на глазах скорчилась, в жалкую старушонку превратилась. А Тыкыльмо всё же не оставляет. Вцепилась скрюченными лапами ему в горло, душит. 

Её пленник от шума очнулся, попытался скинуть старуху. Поднатужился, вырвался из липких объятий. Хагдынкин кучей жалкого тряпья осталась на лежанке. 
– Бежим скорей отсюда! – крикнул Окдэ и ринулся прочь из чума. Тыкыльмо за ним. 

Теперь и темнота не так пугала приятелей, как Хагдынкин. Эта тварь отлежится и в погоню кинется. Надо как можно дальше убежать, пока не рассвело. Друзья бежали по тундре, как резвые олени. Петляли, как пугливые зайцы. А с рассветом под корягой в сугробе затаились, как хитрые соболи. 

Неделю парни по тундре кружили, бумук, смертельную болезнь то есть, со следу сбивали. Наконец, решили проверить: получилось ли? На открытом месте костёр развели. Сутки сидели. Ждали: вот-вот Хагдынкин появится. Но видно хорошо прятались, обманули злодейку. 

Тыкыльмо сменил себе имя. Теперь он стал зваться Этэрэ – Хагдынкин ни за что не догадается, кто это, не отыщет его. 

…После Окдэ и Этэрэ вернулись в родное стойбище. Измученные и молчаливые. Ни слова не проронили о своих злоключениях. Принялись новый чум ставить. Но прежде согласия у речки, у леса, у ближних гор спросили. На охоту сбегать собрались – костёр развели, с огнём совет держали. 
– Вот теперь вы – настоящие охотники, – одобрил их дед Экчэндя, старейшина рода. 
И с ним согласились все другие старики.

Все материалы рубрики "Год литературы"
 

Нина Коледнева
«Читинское обозрение»
№43 (1371) // 28.10.2015 г.

Вернуться на главную страницу