Садово-огородный кооператив часто отключали от линии электроснабжения: ни воды накачать с реки электронасосом, ни пищу сготовить, ни телевизор вечерком посмотреть. Частный автобус курсировал между дачными участками и городом по прихоти водителя: то прибывал раньше означенного часа, то опаздывал, а то и не появлялся вовсе. Сутками гремела строительная техника – возводились новые особняки. В выходные дни проносились по дачной улочке легковые автомобили с пьяными компаниями, отдыхающими по берегу реки. Иногда они наведывались к кому-нибудь за топором, дровами или даже спиртным. Случались потасовки. Люди жили в состоянии нервозного ожидания чего-то более дурного.
Малые беды большие накликают. В конце лета случился пожар. Загорелся новый особняк, этакий сказочный двухэтажный терем с башенками, террасами и деревянными кружевами. Появился он на месте под корень незаконно вырубленной берёзовой рощи, где обычно играли ребятишки и отдыхали старики. Хозяином его был заместитель главы областной администрации, некогда – в советское время – следователь прокуратуры. Наученные горьким опытом напрасной борьбы за правду и справедливость, дачники отмолчались. Но кто–то вынес свой негласный приговор и привёл его в исполнение глубокой ночью. Увидев зарево, Анисим схватил ведро и прибежал на место пожара. Особняк был построен из хорошо просушенных брусьев, которые горели и ярко, и жарко – не подступись. Но, судя по голосам толпящихся зевак, никто и не думал бороться с огнём.
– Так ему, гадине, и надо.
– Какую рощу загубил, ворюга.
– Да ладно – рощу. А людей? Меня ни за что, ни про что несколько месяцев в камере мурыжил.
– Отливаются коту мышкины слёзки.
Прибежал и Мэлс, и тоже с ведром. Пытался как-то призывами организовать людей на тушение огня. Зацыкали на него, руками заотмахивались, дескать бесполезно на такое бушующее море лезть.
Пока из города прибыла по вызову пожарная команда, дом сгорел дотла. Заливали уже только головёшки, которые сердито шипели и стреляли белым паром, точно обижаясь на то, что не дали им испепелиться до конца.
– Как же так, – сокрушался Анисим, когда возвращался с Мэлсом на свою дачку, – люди чужой беде радуются. Никогда такого не было. А ведь вроде все культурные, образованные.
Он вглядывался в чёрную глубь ночи. Что-то было в ней таинственное, жуткое, холодящее сердце, душу. Мысли скользили и путались в лабиринтах мозга.
– Эх, Анисим Иванович, – не без сожаления в голосе сказал Мэлс, словно досадуя, что тот не понимает простоты положения, – образование не избавляет человека от пороков. Если в нём не воспитана душа, то образованность их только усугубляет.
Ночь выдалась без звёзд. Земля под ногами невпрогляд. Шагали наугад. Споткнулся Мэлс. Ойкнул, но не выругался, как обычно бывает.
– Ладно, дом сгорел. Без жертв обошлось. Я вот как-то по радио в одной передаче услышал: в богатом особняке бандиты всю семью вырезали. Соседи и видели, и слышали, но на помощь не пришли. Даже полицию не вызвали. Зависть заморозила и душу, и совесть.
Не видно ни зги. Всё сплошь схвачено темнотой. Ощущение какой-то оторванности и страха.
– А ваше негодование, Анисим Иванович, я полностью разделяю. Бесовское время, капиталом порождённое. В этом отношении Карл Маркс был прав. Каменные заборы можно порушить, а вот как их теперь вот здесь разломать? – Мэлс постучал ладонью левой руки по своему лбу, да так, что задребезжало ведро в правой.
Молчал Анисим. Соглашался с Мэлсом. Только в сердце покалывало, так тонюсенько, словно иголочкой.
…Когда в очередной раз от усталости занемели ноги, Анисим не стал сворачивать с дороги, а присел на металлический отбойник, как раз на самом крутом повороте над крутым откосом, знобко уходящим в болотную низину. Здесь машины сбрасывали скорость, и Анисим мог разглядеть лица водителей. Некоторые из них осуждающе крутили головами или руками у висков: чего расселся, старый пень, в метре от смерти? Анисим понял, и перелез через отбойник. И в это мгновение мимо, едва не задев ограждение, пролетел рубиновый джип с белым орлом на заднем стекле кабины. Орёл распластанными крыльями как бы охватывал весь салон и держал его в когтях. Машина капитана Раздобреева. Анисим знал, что окраску делали по его специальному заказу, и только он мог безнаказанно ездить с нарушением правил дорожного движения. Видимо, что-то случилось с рулевым управлением. Джип не вписался в поворот, прошиб ограждение и пропал под откосом. Пыль лёгким столбом взметнулась над дорогой. Преодолевая одышку, Анисим заспешил к месту аварии. Джип лежал внизу в болоте вверх колёсами, которые ещё вращались.
Анисим выбежал на середину дороги, и поворачиваясь то в одну, то в другую сторону встречь движения автомашин, принялся размахивать руками, чтобы остановить какую-нибудь. Машины пронзительно взрёвывали сигналами, объезжали Анисима, но не останавливались. Наконец, одна взвизгнула тормозами, когда он буквально бросился под колеса, и свернула на обочину.
Матерно ругаясь, из кабины выскочил водитель, молодой, мордатый парень, в белой майке и огромным золотым, как у священников в храме, крестом на груди.
– Жить надоело, старая образина!
– Сынок! Сынок! – заторопился Анисим, не обращая внимания на оскорбительные слова. – Беда! Авария! Там авария! – он показывал рукой под откос. – Машина вниз кувыркнулась!
– Ну, а я при чем?
– Помочь надо, сынок. Люди же там.
– Знакомые, что ли? – осведомился парень, убеждённый в том, что за незнакомых никто хлопотать не станет, и под колеса автомашин не кинется.
– Знакомые, знакомые, – снова заторопился Анисим, – соседи по даче. Капитан Раздобреев… Из патрульно-постовой полиции.
– Раздобреев? – переспросил парень, – это тот, что на пункте по Чернышевской трассе стоит?
– Он, сынок! Он самый! Он самый! – спешил Анисим, предполагая, что парень знает полицейского и не преминет броситься на помощь.
– Так ему и надо, – оскалился тот, – взяточник. Пусть подыхает. Одной сволочью меньше.
У Анисима перехватило горло.
– Как же так, сынок? Как же так? Это же люди. Это же и с тобой… с вами может случиться. Вы хоть в «скорую помощь» позвоните.
Парень недовольно покхекал и достал из кармана мобильный телефон.
Через час прибыли специальная медицинская бригада и наряд дорожной полиции. Анисим сидел на земле, не в силах подняться. В тупой окаменелости смотрел, как доставали из-под откоса и грузили в машину трупы. Что это было так, Анисим понял по словам, долетающим до него из разговора полицейских. К Анисиму подошла молодая женщина-врач.
– Вы себя плохо чувствуете?
Анисим как-то даже застеснялся оказанного ему внимания.
– Да что-то с ногами. Вроде бы их нет у меня. Да ничего… Посижу – отойдут.
У него учащённо билось сердце. Женщина-врач проверила пульс на запястье руки. Поинтересовалась, где он живёт, и договорилась с полицейским нарядом, чтобы его довезли до дома. По дороге Анисим и узнал, что в катастрофу попала автомашина Раздобреева. Погиб он сам, жена с маленьким ребёнком и тёща.
На дачный участок Анисим вернулся спустя неделю: участвовал в похоронах Раздобреевых, ухаживал за сильно занемогшей после этого случая женой. С бутылкой водки пришёл к Мэлсу. Помянули соседей. Анисим подробно рассказывал, как произошла смертельная авария прямо у него на глазах.
– Хоть Раздобреев и называл меня быдлом, а всё равно мне его жалко. А уж его семью… Слов не хватает.
За прошедшие дни Анисим выплакался, и теперь только часто и глубоко вздыхал. Разговор принял резкий поворот.
– Быдлом, говорите, вас называл?
Мэлс захмелел, и в нём зашевелился всегда готовый вырваться наружу бес противоречия.
– А как вы сами себя определяете? Почему покойник так к вам относился?
– Почему, почему? – растерялся Анисим, – Грубиян! Невоспитанный. Прости, Господи. Пусть земля ему будет пухом.
Анисим дёрнулся было, чтобы перекреститься, но острые и насмешливые глаза Мэлса остановили порыв.
– Вот вы к какой категории людей себя относите? Богатых или бедных?
– Какой же я богач! – зло воскликнул Анисим. – Конечно, бедный.
– А бедные в нашем государстве вроде особой касты, с определённым образом жизни – едва концы с концами сводят. Отношение к ним власть предержащих враждебное, как и у богатых. Так было и остаётся испокон веков. А бедные мирятся с этим… С угнетением, ложью, презрением, как бессловесная скотина. Значит, кто они?
– Само собой разумеется – быдло.
– Вот! Так чего же обижаться?
– Не быдло я! – Анисим ударил себя в грудь рукой. – Не быдло. Я всю жизнь работал. На страну работал. У меня душа болит, – Анисим поскрежетал зубами, – Почему так? Почему так?
– Да потому что за забором живём! Вы что, Анисим Иванович, не понимаете?
Чувство, близкое к бешеному, охватило Мэлса. Глаза его загорелись, стиснутые зубы влажно сверкнули.
– Забор! Он, разумеется, появился не вдруг. Его начали городить ещё в советское время. Но обозначался он в основном между вождями и народом. А сейчас посмотрите. Он между всеми людьми, вот в чём ужас! Между учителем и учеником, преподавателем и студентом, полицейским и гражданином, бизнесменом и работягой, врачом и пациентом, членами Государственной Думы, администрациями регионов и населением.
Выговорившись, Мэлс успокоился.
– Конечно, немало негативного было и в советское время. Но вот припоминается… Я, молодой учёный, несколько раз бывал в Кремле. Приходишь, показываешь паспорт, заказываешь пропуск и пошёл. А сейчас к чиновному лицу районного масштаба не пробьёшься. Кругом заборы, заборы, решётки, охранники, собаки.
Взмахом ладони Мэлс показал их, тяжёлых, чёрных, остроликих и сплошных из камня, бетона и гофрированного железа.
– И некому их снести, потому что в щучьем омуте страны собрались большей частью караси. Ершей мало.
Анисим плохо знал ершей. В местных водах они не водились. Он не мог представить их поведение.
– А разные партии? Они не ерши?
– Куда там! – Мэлс как–то виновато засмеялся, как будто был членом какой-то партии и отвечал за неё.
– У меня сейчас нет веры никаким партиям и их вождям.
– Даже коммунякам?
– Им подавно. Они тоже живут за забором. Гоняются за миллионами. Разъезжают на «Майбахах», «Порше Кайен».
– Как? Порше?
Мэлс снова засмеялся.
– Это названия иномарок. На голодный желудок и не выговоришь.
Он прищурился.
– Все приспосабливаются. Болтовней людям голову морочат, а сами жируют: бешеные оклады, курорты, премии.
– Выходит, нет правды в нашей стране? – спросил Анисим с некоторым злорадством. – Тогда как жить?
– Разумеется, есть. Но как бы это сказать… в некоторой относительности.
– Это как?
– Для одних правда – кнут, для других – пряник. Кнут она прежде всего, да и всегда – для власти. Поэтому она старается её избегать, а дозволяет торжествовать только с учётом политической выгоды. Вожди постоянно стремятся переиначить мозги народа на бараньи. Им это, надо отдать должное, удаётся, потому что хорошо помогают прикормленные средства массовой информации, подделываясь под «народец» – не размышляющих, жующих попкорн людишек, приученных смотреть телевизионную бормотуху с сексом и поножовщиной, дешёвое уличное ухарство с полётом «зелёного змия» и мечтой о денежной халяве. Записные социологи и философы всё объясняют исторической неизбежностью. Дескать, и пьянство, и наркомания, и оголтелая преступность – всё это предопределённые законом развития человечества этапы, которые надо пройти. Чушь!
Мэлс разлил остатки водки по стаканам. Они сидели в маленькой решётчатой беседке, сделанной для детских игр, за маленьким столом на таких же миниатюрных стульчиках. Это было неудобно для высоко поднятых коленей. Ноги затекали. Поэтому, выпивая очередную порцию, Анисим и Мэлс вставали, разминая ноги.
Был конец августа. С берёз и черёмух уже срывались пожелтевшие, потерявшие силу сцепления с родными ветками, листья. Ветер сбивал их в стаи под заборами, в разных углублениях земли. Нанёс и в беседку. Листья сердито потрескивали под ногами, и этот звук усиливал сердечную печаль, напоминая о завершении лета и бренности человеческой жизни.
Анисим прижал к сердцу стакан.
– Пусть земля будет всей семье Раздобреевых пухом.
Вернувшись на свою усадьбу, он долго и безутешно плакал навзрыд.
Продолжение в следующем номере
Читать также
Часть I
Часть II
Часть III
Все материалы рубрики "Год литературы"
Юрий Курц
«Читинское обозрение»
№36 (1364) // 09.09.2015 г.
0 комментариев