В Чите вышло второе, дополненное издание документально-публицистического сборника Нины Васильевны Коледневой «Молниеносный бросок. Война СССР с Японией». В книгу включены новые материалы: солдатские истории (свидетельства очевидцев военных событий), документы о тайных бактериологических диверсиях японских милитаристов против СССР, рассекреченные на рубеже веков протоколы допросов пленённых японских генералов и фотодокументы из архива ФСБ. Создатель книги – постоянный автор «ЧО», военный журналист Нина Коледнева в течение десяти лет выезжала во Внутреннюю Монголию, КНР – на места боёв Красной армии с японской Квантунской армией. Встречалась с забайкальцами-фронтовиками, с китайскими ветеранами. Воспоминания старожилов-китайцев и «солдатские исповеди» позволяют по-новому взглянуть на многие военные операции в ходе этой «молниеносной войны». Порой из солдатских окопов можно разглядеть многое.
Сборник издан при финансовой поддержке администрации городского округа «Город Чита». Презентация его пройдёт 6 сентября в 13.00 в музее военной истории Дома офицеров. Ниже мы публикуем отрывки из книги.
Санитар из команды доходяг
Житель Борзи Александр Андреевич Аксёнов был в годы войны санитаром.
– Меня призвали в армию семнадцатилетним – в 43-м. Служил в Забайкалье, строил заградительную линию против японских войск. Мы заготавливали лес, рыли глубокие противотанковые траншеи в пади Кулинда, вытаскивали сырой грунт на поверхность.
Нас в Цугольском дацане, месте расквартирования войск, кормили американским гороховым супом да жидкой кашей. Мужиков с лесозаготовок, помню, под руки в казарму приводили, их от слабости шатало. Мы после узнали: командир части провиант воровал, торговал им. Его судили. А меня и ещё с десяток бойцов определили в команду доходяг, назначили усиленное питание. И где-то через месяц мы в норму пришли. После реабилитации меня определили на учёбу в Иркутск – в школу санитаров. В 1945 году весь наш выпуск отправили в Монголию, эшелон целиком загрузили бинтами, гипсом, лекарствами… Понятно было, что груз предназначался для боевых действий.
В ночь с восьмого на девятое августа нас подняли по тревоге. Полк пехоты, куда меня определили, должен был совершить переход через пустыню Гоби, и дальше – на Хинган. Шли ночами – днём стояла небывалая жара, температура поднималась до 50 градусов, а то и выше. Спали тоже ночами – на ходу. Возьмёмся за руки, чтобы не упасть, и спим. На привале – днём, в самый зной – натягивали брезент, но и там спасения не находили. Снизу печёт, сверху печёт, под полотном – духота. Люди в походе страдали от обезвоживания, а я ничем им помочь не мог. Многие бойцы погибли от солнечного удара. Прикроем их шинелькой, и дальше в путь – на Хинган. Следом за нами санитарный обоз двигался. Слёгших красноармейцев подбирали, умерших хоронили…
Мне как санитару и без этого работы хватало. Бойцы ноги в кровь сбивали. На привалах я протыкал им на ступнях водяные мозоли, выдавливал сукровицу, смазывал раны вазелином. Себе перевязку сделать не успевал. Ступни ног у меня превратились в кровавые подушки. Но шёл. Понимал: упаду – уже не поднимусь… Умереть-то проще простого. Но нельзя. Не по божески это – своих товарищей без маломальской медицинской помощи оставить. На третьи сутки из других взводов уже ко мне обезноживших бойцов волокли. Видать, ихние санитары не сдюжили переход, слегли в песках.
Воду в резиновых баллонах подвозили, но не поспевали водовозы за войском. Нагонят – раз в сутки. Кто попроворней, запасётся водой, а другому и не достанется вовсе. Некоторые фляжку с водой на часы выменивали. В те времена часы – большая ценность. Другие выпьют зараз всю фляжку-то… и падают, кровь из ушей идёт. А остановку сделать нельзя. Приказ: «Вперёд!» Накроем их шинелишкой, и… вперёд. После раздачу питья старшины взводов под свой контроль взяли. Бойцам в сутки выдавали по 200 граммов мутной жижи, водой её не назовёшь, и пять литров – на коня. Но лошади всё равно почти все сдохли. Выжили в том броске через пустыню лишь монгольские кобылки, они могут и без воды долго обходиться.
Пока по степи шли, от жары изнемогали. А на подступах к Хингану дожди зарядили. И днём, и ночью. Не прекращаясь, лили. Да ледяные, осенние. Почва в болотистую превратилась. Бойцы тонули. Бредём. Вот только рядом с тобой боец шёл – вдруг вскрик за спиной. Оглянешься – пузыри в трясине, засосало его. И машины, танки, пушки в трясину уходили… А я – босиком, сапоги развалились. Наш сержант сделал мне чуни из коры сосны, да они через час размокли. После раздобыл где-то для меня трофейные ботинки. Большие, мне не по размеру, но удобные.
На подходе к горам нас небольшая группа японских солдат атаковала. Деревенский я, видел не раз, как куры с отрубленной головой по двору бегают. Но чтобы люди!.. Японский солдат – видно, что уже мёртвый, а бежит ещё по инерции, и словно дымок от его головы рассеивается в воздухе. А я словно отупел, ничего не чувствую. Это мой первый бой, и организм так себя оборонял от непосильных переживаний, сейчас это понимаю. А тогда… бежал со всеми вперёд, стрелял. Боли в ногах не чувствовал. Всё будто происходило помимо моего сознания.
И вот Хинган. Мать честная! Ну махина… Поднялись, помню, на первый перевал. А проход узкий, человеку меж скал не пролезть, про машины с артиллерией и говорить нечего. Мы в каменной трещине зажаты, сверху поливать огнём противник начнёт – нам отсюда ни назад, ни вперёд не выбраться. Все это понимают. Меж бойцов паника началась. Командиры подразделений порядок навели. Успокоили, что на вершине хребта уже наши войска стоят. Проход меж скал сапёры обеспечили: подложили взрывчатку и скальный грунт взорвали.
Поднялись наконец на вершину… укрепления японцев пустые. А переход на другую сторону хребта! Как вспомню, даже сейчас холодный пот по спине ползёт. Слева от скал – обрыв, земли не видно, лишь туман далеко внизу курится. Спуск – почти вертикальный. Командование полка приказало всем бойцам машины покинуть, водители вели вниз автомобили с открытыми дверцами, чтобы успеть при отказе тормозов выпрыгнуть. Тормоза все спеклись от напряжения.
Перевалили через хребет. Крупных стычек не было, но когда вошли в китайский городок, японские смертники под наши танки бросались. Под гусеницами головы их хрустели… словно кочаны капусты переспелые. Я до сих пор хруст капустный не переношу, в глазах темнеет. Семьи свои японцы при отступлении не жалели, вырезали сами. Трупы женщин, детей на нашем пути валялись. Голые – с них китайцы одежду поснимали.
А местные в этом городке кинулись врассыпную. Потом разобрались, правда. На повозки, на ослов красные тряпки привязали, кричат: «Шанго! Шанго!». «Хорошо» означает по-ихнему.
«Ночью все кошки серы…»
Гурулёв Окиан Максимович, связист, воевал в составе 36–й танковой армии на Забайкальском фронте. Сейчас живёт у дочери в Могоче.
– Меня в 43-м призвали – 7 января, а родился я 25 января в 25-м году. Так что мне восемнадцать уже стукнуло… В года вошёл по деревенским меркам.
Служил на станции Мациевская. Туда весной 45-го с Западного фронта остатки 248-го пулемётного полка переправили, бойцы всё больше с госпиталей выписанные, мало кто не покорёженный войной – полк в состав 36-й танковой армии входил. И нас, молодняк, к ним добавили. Вроде как свежую кровь влили, обновили состав. Только мы против них птенцы желторотые, в военной науке ни бум-бум.
Нас бы натаскать следовало, как в атаку идти, как обороняться. Но… не до того, видать, было. Мы спешно строили оборонительные сооружения, – такие же, как у японцев на другой стороне от границы. Хотя… японцы-то загодя в землю зарылись, с 34-го года укрепрайоны в Маньчжурии строили. Цельные города под землёй тайно соорудили.
А меня сигнальщиком в роте определили. Сигналил по утрам, когда подъём, и вечером – когда отбой.
В наступление мы пошли 10 августа 45-го года. Мне пришлось тащить катушки с проводом. И как только сдюжил? Жара немыслимая, укрыться от палящих лучей солнца негде… Многие бойцы тогда шинели побросали, чтобы налегке идти. А провод не кинешь. Не-е-ет! Как без связи полк оставить? Нельзя. Иначе не армия получается, а бессмысленное стадо баран. Куда идти? Где ворог окопался?.. По проводам энтим наши командиры наводку получали.
Добрались до Большого Хингана. На хребет надо взбираться. Но… с ходу не подымешься. Каво там! Крутой, высоченный, вершин за семью облаками не видать. Вдобавок склоны склизкие – ливни тогда стегать взялись, как будто кто диверсию совершил, небеса продырявил. Мы, пока по степи пёрлись, дождя у кого-то невидимого там, на небе, просили. Видать, Владыка Небесный внял нашим молитвам. Подзадержался, правда, – нет бы в степи ливануть.
Помню, как сейчас: небо дождевыми тучами плотно заложено, наши самолёты вслепую летят, за хребет цепляются… падают, разбиваются о камни.
Танки-то свои мы по туннелю прогнали. Бой перед этим жестокий был, не хотели японцы туннель отдавать. Но пулемётные очереди – аргумент серьёзный… А нам, пехоте, ничего не оставалось, как по выемке грунта в скалах вверх карабкаться. Смекнули, что скалы японцы взрывали. Зачем, спрашивается? У противника – аккурат за выемкой! – оборонительные сооружения находились. Самураи крепко подготовились к встрече… Но у нас выбора не было, только тут взобраться на верховерть и можно. Тетёхаться никак нельзя: надо упредить подкрепление японцев с той стороны хребта.
Ну, лезем в гору. На огневые точки японцев прём… Впереди нас 247-й полк подымался. Так у них из каждой роты, а это 120 человек, по два-три бойца в живых всего осталось. А мы, видать, в рубашке родились – сопротивления японцев уже не встретили. Тут японский император нам подмог, как выяснилось. Приказал своим воякам капитулировать – нервы у него, вишь, сдали. Но… обскажу всё по порядку.
Поднялись на макушку хребта. Глядь: трупы. Много трупов. По одёже поняли: наши это, красноармейцы, те, что впереди нас подымались. Лошади взрывами снарядов покорёженые тут же, в общей куче, валяются: красноармейцы на них артиллерийские орудия в верхотуру тянули. Тут же японские танкетки стоят… брошенные! Много танкеток. А самих японцев нет, разбежались. С чего бы это? Воевать они умели, надо признать. Но попрятались в каменных завалах и лесных зарослях… Да нам не время головы ломать над этой задачкой, и за ними по горным кручам гоняться. Вперёд спешим – вниз, на Маньчжурскую равнину. Приказ такой: вперёд! Без промедления!
Привал. Короткая передышка для митинга. Наш ротный командир сообщает: японцы пардону запросили. Откуда известие? С нашего самолёта листовку сбросили: капитуляция.
Но утро началось с печального происшествия. Спускаемся с хребта. В низине из блиндажа выскакивает японский офицер и стреляет в нашего офицера. Уложил, гад, наповал. Ну и его, самурая чёртова, наши бойцы укокошили на месте.
На пути нам попался китайский городишко. Командир полка распорядился одну роту для обороны тут оставить. Ротный, он обстреляный, с Западного фронта прибыл, помню, шибко не одобрил приказ, пререкался с полковником:
– У меня же сопляки одни, новобранцы, никто из них пороху не нюхал… Перережут нас тут японцы, как курей. Дайте мне хоть с десяток опытных бойцов.
– Ишь ты! Торг устроил… У тебя в распоряжении 120 бойцов, при оружии – силища!.. Выполнять приказ!
Через два дня узнаём: ночью всю роту японские диверсанты перерезали. Как курей. Сонных. Ротный, похоже, отчаянно сопротивлялся – у него семь ножевых ран на теле было. А в часовых самураи кинжалы с расстояния метнули, бойцы и понять ничего не успели, не то что шумнуть.
Самураи прикидывались только, что сложили оружие. Ночами воевали. По ночам-то все кошки серые, поди разбери: где свой, где китаец, где японец. Всё перемешано. Вот они, диверсанты чёртовы, и пользовались темнотой, нападали на наших сонных бойцов, и, того чище, на медсанбаты, где у солдат руки-ноги перебиты, отпор им дать не смогут.
Опять ночь пришла. Расположились на ночлег. Посты охраны усиленные выставили. После упомянутой резни комполка очень опасался… за свою жизнь больше того. И вдруг посреди ночи рёв. Труба не труба… Бойцы-то многие не проснулись даже, а полковник в одних подштанниках из палатки выскочил, запаниковал: «Японец! Где японец?! Лови! Держи!». Оказалось, ишак тут в горах пасся, ну и заорал благим матом. Кто ж знал, что эта скотина так истошно орёт?
Нас в наступлении прикрывал с воздуха только один самолёт с бомбами на борту. На ст. Маньчжурия больше нашей авиации не было. Но и у японцев, на наше везенье, самолётов тоже не было в наличии.
Японские вояки подготовились к прибытию советских войск на равнине, переоделись скопом в штатское. Пойми тут, попробуй, где кто. Пакостили, гады, исподтишка – то горючку нам взорвут, то в баки машин песка засыплют. Тормозили, как удавалось, наше наступление… Только японские офицеры не сняли военную форму, оставили при себе и оружие. Им пообещались: если добровольно сдадутся в плен, то их отпустят. Оно и понятно: всю прорву военнопленных кормить надобно. Где столько корму взять?
А меня вскорости после спуска с хребта доской зашибло. Не ранение, вроде бы. Но несколько рёбер перешибло… Мы как раз одолели спуск с Хингана. Дальше ходу нет – прямо под горой река. Командир роты меня отправляет: «Пойди, проверь, когда переправа готова будет». Ну, побёг к речке. Смотрю, там машины с полевой кухней, с дровами стоят. Тут снаряд прямо в кузов машины как жахнет, дрова от взрыва разлетелись в разные стороны. Мне доской прямо в грудь шибануло, от боли сознание потерял. Очухался. Бойцы, кто рядом оказался, говорят: «В санбат тебе, браток, надобно. Дойдёшь сам?». Но где медиков искать – неизвестно. Перемогся, побрёл к своим. Мне сослуживцы перемотали грудь крест накрест портянками, полегче вроде стало. Раздышался малость. Продолжал наступление вместе со всеми…
Открытых боёв с японцами в ходе наступления больше не было. Японцы после взрыва американских атомных бомб струхнули. Тут ещё мы с другой стороны на самураев нажали. Ну, каво! Сразу закапитулировали. Таперича взаправду.
В Чанчуне наш полк на постой определили, мы всю зиму там стояли – с 45-го на 46-й год… Вот, говорят, в южной части Маньчжурской равнины не холодно. Брешут. Холодрыга стояла тот год, мама не горюй, и ветер промозглый вдобавок. Мы мерзли, как… псы бездомные. С одежонкой-то у нас худо было, от шинелей многие бойцы избавились ещё при марш–броске через степь, а новых никто не выдал. Онучи вот тоже прохудились, не сдюжили острых камней Хингана. Как говорится, рот раззявили, каши запросили.
Японские военные соблюдали условия капитуляции… на бумаге. В открытую на нас не нападали. Избрали другую тактику: наловчились на многолюдных сборищах орудовать. Переоденутся в гражданскую одёжку, затешутся в толпе и в наших бойцов в упор с метра, или сбоку стрельнут. Глядь: упал, застрелен наповал. А у нас руки повязаны: в толпе-то вслед лазутчику опасно стрелять, неповинных уложить можно.
Я в Чанчуне при комендатуре состоял, участвовал в облавах по борделям. Мы своих же бойцов ловили. Японцы, вишь ты, новую диверсию затеяли: решили сыграть на том, что мужик на войне изголодался по женской ласке, попрёт косяком в бордели. А там – зараза. Солдат бабой попользуется, и… заживо гнить начнёт. Дурную болезнь сифилис подцепит.
Но шибко-то мы не строжились. А почему, спрашивается? Наши красноармейцы по одному не ходили в увольнения, всё больше группами. Случалось, чтобы не попасть на гаупвахту, кулаки в ход пускали, а то и за оружие хватались. А оно нам надо – от своих же пулю схлопотать?! Да и не во всех притонах опасно было. В некоторых борделях медики, всё больше нашенские – русские, при должностях состояли, отслеживали заразу.
Некоторые русские эмигранты прежде у японцев при должностях состояли. Но их понять можно: семьи-то свои им кормить надо было. Как мы, Красная армия то есть, в ихние места пришли, они нам охотно помогать стали.
Погоня за Сибато
Лейтенант Донат Георгиевич Дмитриев окончил краткосрочные курсы японского языка, был направлен на Забайкальский фронт – в распоряжение контрразведки 17-й армии (умер в Чите в 1997 году). Во время операции по обезвреживанию летучего отряда Сибато был тяжело ранен и комиссован по здоровью. За эту операцию награждён орденом Красной Звезды.
Лиза, племянница Доната Георгиевича, а мы в 60-е годы жили в Чите по соседству, и было нам тогда по десять-двенадцать лет, частенько рассказывала дворовой ребятне о своём легендарном дяде Дане – советском разведчике. Как-то Лиза позвала нас:
– К дядьке гости собрались. Фронтовики. Вспоминать начнут боевые походы. Айда! Послушаем.
Мы прокрались к открытому окну – жил Дмитриев в деревянном одноэтажном доме. А в комнате уже спор не на шутку. Донат Георгиевич отчитывал своего гостя, начитавшегося литературы о самураях. Разговор врезался в память:
– Как же, наслышан: самурай означает «божественное дыхание»! Душа у них, самураев, якобы, находится на острие меча. И они предпочтут смерть плену… Враньё. В Маньчжурии в 45-м году я другое видел. Молодые японские лейтенанты, у кого мозги были отуманены пропагандой, на самом деле вспарывали себе животы. А вот высшие чины… не-е-ет. Те спешили в плен сдаться – за жизнь держались.
На войне в 45-м году не с самурайской честью столкнулся. Скорее, с фанатизмом и жестокостью. Раненых советских офицеров, если удавалось захватить живыми, японские солдаты – заметьте: по приказу своих командиров, самураев! – раздевали до пояса и прикручивали жгутом или проволокой к камням. На беспощадном солнце, если помощь не поспевала, их жертвы спекались, люди погибали от обезвоживания. Своими глазами видел.
Да только ли это! В захваченном советском медсанбате, был случай, отряд японских камикадзе перебил мужчин, в том числе раненых. А у девушек и женщин, медицинских сестёр и санитарок, оторвали руки и ноги, и бросили истекать кровью – ещё живых! Этих палачей-выродков и зверями-то назвать язык не поворачивается.
Или ещё случай. 20 августа 45-го к нам в развед-отдел поступило сообщение: японские диверсанты захватили в плен двоих красноармейцев – офицера и бойца. Сутки спустя их тела подбросили на территорию советской воинской части. Но в каком виде! Погибших пытали. К их животам японские палачи прикрепили перевёрнутые металлические тазы и под них запустили крыс. Четвероногие твари, чтобы вырваться наружу, перегрызли кишки, проели все внутренности пленников – до самого позвоночника. Наши медики установили: жертвы зверского эксперимента японцев были живые, умерли от болевого шока. Всё, не могу продолжать. Налейте водки.
Дядя Даня опорожнил рюмку и неожиданно запел частушку, бывшую популярной после войны у обезножевших фронтовиков – так, смешками, они умаляли горечь произошедшего с ними:
– Хорошо тому живётся.
У кого одна нога… Ох-х!
Много валенок не надо.
И портяночка одна… Ох-х!
– От сибатовцев, никак, памятка? – кивнул один из гостей на его протез.
– Ну, – хмуро кивнул в подтверждение. Продолжил: – Японские оголтелые вояки чумными бактериями нас, советских людей, уморить хотели. У сибатовцев такая задача как раз была.
21 августа 1945 года, как сейчас помню, к нам в отдел «СМЕРШ» 17-й армии Забайкальского фронта китайцы привели пленного японского солдата. Кажется, его Мори Токано звали. Токано на допросе вначале упорно молчал. Наверное, боялся побоев – китайцы его при поимке хорошенько помяли. Но разговорился всё-таки… Я был переводчиком. Оказалось, Токано – один из головорезов из «летучего отряда» Сибато. Диверсантов более трёхсот, ядро составляли воины-камикадзе. Подчинённые Сибато были обучены воевать в условиях пустыни, могли совершать длительные переходы по пескам. Были одеты в парусиновые рубахи и панамы от солнца, хорошо вооружены. Японские воины-смертники были заброшены к нам в тыл неслучайно: их цель – диверсии на территории северного Китая, в Монголии. В нашем тылу, короче. Как правило, командирами отрядов назначались офицеры в звании не ниже генеральского. Так что Сибато – волк матёрый.
Сибато заявил своим солдатам: «Капитуляция Квантунской армии – обман, словеса для отвода глаз красноармейцев». Им же, сибатовцам, надо пробиваться к морю: там ждут японские корабли. Но пропуском на родину, предупредил Сибато, будут… пустые керамические бомбы, до этого начинённые смертоносными микробами. Их предстоит опустошить в реках и водоёмах – в тылу у советских войск. Или под колёсами советских автомашин и гусеницами танков. Начнётся мор скота, эпидемии инфекционных болезней среди солдат… И ещё вопрос: кто кого подломит? Отряд отборных воинов-камикадзе, по словам предводителя японских диверсантов, надёжно припрятан в подземном убежище и только ждёт своего часа.
Все морские порты уже были нашими. Но сибатовцы-то этого не знали и готовы были, как говорится, землю носом рыть, чтобы попасть на борт корабля, отбывающего в Ниппон.
А бомбы, или сосуды, начинённые смертоносными бактериями чумы, сапа и сибирской язвы, в тайниках на территории Маньчжурии – как раз по ходу войск Красной армии – заложили сотрудники отрядов 753 и 100, входивших в состав Квантунской японской армии. Эти отряды сами же японцы иначе ещё называли фабриками смерти.
Пленный японский солдат дал согласие показать место дислокации летучего отряда. В три часа ночи мы на автомашинах выехали из города Линьси в погоню за японскими диверсантами. В нашей команде было четыреста человек. Я находился в «виллисе» капитана Рыжова, командира отряда, вместе с пленным сибатовцем, который указывал дорогу.
Токано вывел нас к сопке, на которой ещё совсем недавно побывали диверсанты. Но тех и след простыл… Мы обнаружили лишь тлеющий пепел от сожжённых документов. Сибатовцы избавились от лишнего груза. Центральная дорога вела к переправе через реку Шара-Мурень-Гол… «Банда Сибато, скорее всего, движется по этой дороге к реке, – предположил наш командир. – Там удобнее всего опростать колбы со смертельными вирусами».
Надо спешить. Вечером вышли к переправе. Ниже по течению реки заметили горящий советский бронетранспортёр. Водитель, тяжело раненый, сумел как-то выбраться наружу. Он рассказал нам о стычке с диверсантами. 16 смельчаков-красноармейцев кинулись наперерез японским бандитам, подходившим к реке. Завязался бой. Японцы выкинули белый флаг. Красноармейцы, верные законам войны, прекратили огонь. Камикадзе подошли вплотную к бронетранспортёру и… бросились в штыковую атаку. Завязалась рукопашная. Численное превосходство на стороне японцев, все наши бойцы были убиты или тяжело ранены. Сибатовцы бросили их тела в бронетранспортёр и подожгли машину.
Двое суток мы преследовали Сибато и его отряд по барханам, но враг уходил всё дальше… У нас не было запасов воды. Капитан Рыжов приказал прекратить преследование, мы сделали остановку в селении Отоэфу. Расположились на отдых на берегу реки. Многие бойцы от усталости тотчас уснули. В это время дозорные обнаружили приближение вооружённых людей, открыли огонь. Послышался крик на чистейшем русском: «Не стреляйте, свои!». Казалось бы, трагедия 16 смельчаков-красноармейцев, погибших от рук сибатовцев, должна насторожить. Но… капитан Рыжов отдал приказ: «Не стрелять!». Неизвестные воспользовались этим, перебежали на господствующую высоту. Заместитель по политической части капитан Лазарев спас нас тогда. Он ползком приблизился к высотке, встал во весь рост и закричал: «Огонь! Японцы!». Со стороны неприятеля тут же обрушился свинцовый шквал пуль, но замполит успел укрыться.
Сибато и его сподручным удалось уйти и на тот раз. Лишь авиаразведка отыскала «летучий отряд» – уже глубоко в пустыне Гоби, сибатовцы пересекли границу Монголии… Диверсанты были уничтожены: японские воины-смертники в плен не сдались.
Во время преследования сибатовцев погибло несколько красноармейцев, многие получили ранения. Меня вот тоже зацепило… Командующий 17-й армией генерал-лейтенант Данилов, помню, сурово наказал капитана Рыжова – разжаловал в рядовые.
Все материалы рубрики "Год литературы"
Из книги Нины Коледневой
«Молниеносный бросок. Война СССР с Японией»
«Читинское обозрение»
№35 (1363) // 02.09.2015 г.
0 комментариев