«Я уверен, что добрая молва о нас сохранится надолго по всей Сибири и многие скажут сердечное спасибо за ту пользу, которую пребывание наше им доставило». (Н.В. Басаргин)
После восстания
Попытка государственного переворота 14 декабря 1825 года была жестоко подавлена. На следующее утро начались массовые аресты мятежников. Николай I своё отношение к происходящему выразил так: «Борьба с заговорщиками и вожаками заговора будет самой беспощадной и безжалостной. Я буду непреклонен: я обязан дать этот урок России и Европе!». Было привлечено к расследованию 579 человек, признаны виновными 290, 121 осуждены Верховным Уголовным судом, из них пятеро повешены. Казнь была назначена на 13 (25 по н.ст.) июля 1826 года. А.И. Герцен писал: «Николай приговорил к смерти пятерых. Друзья этих людей — цвет всего, что было тогда образованного, истинно благородного в России, отправились в цепях на каторгу в почти необитаемую часть Сибири». Через казематы Читинского острога прошли 85 человек.
Дорога в Сибирь
12 октября 1826 года отношением №1002 царской канцелярии вновь назначенному коменданту при Нерчинских рудниках С.Р. Лепарскому объявляется воля императора о том, что государственные преступники должны содержаться в Читинском остроге. Но несколькими днями раньше, 8 октября из Иркутска в Нерчинские заводы уже были отправлены 8 узников.
17-18 октября они, переночевав в Чите, проследовали далее, в Благодатский рудник. А уже в феврале следующего года в Благодатку прибыли княгини Е.И. Трубецкая и М.Н. Волконская.
Перед длительной дорогой в Сибирь был разработан особый план. Входивший в первую партию высылаемых Е.П. Оболенский вспоминал: «Комендант крепости (Петропавловской — авт.) генерал от инфантерии Сукин громко сказал: «По высочайшему повелению вас велено отправить в Сибирь закованными»… Вскоре принесли тяжёлые ножные цепи, нас заковали, сдали фельдъегерю Седову при четырёх жандармах, и мы вышли, чтобы отправиться в дальний путь». Применение оков при этапировании осуждённых дворян согласно указу от 19 августа 1825 года, «Уставу о ссыльных» и «Уставу об этапах» не допускалось, они должны были препровождаться к месту отбытия наказания «просто под строгим надзором». Но вопреки действовавшему законодательству, арестантов везли в ножных кандалах.
Перед отправкой описали «приметы» каждого из них: Сергей Трубецкой, 36 лет, «на правой ляжке выше колена имеет рану от ядра». Сергей Волконский, 38 лет: «на правой ноге, на бедре имеет рану от пули, зубы носит накладные при одном натуральном переднем верхнем зубе». Артамон Муравьёв, 33-х лет: «корпусом дороден… имеет небольшую рану на левой ноге, ниже берца, на правой руке проколото порохом имя жены его». Василий Давыдов, 34-х лет: «на обоих ногах имеет раны от штыков, повыше левой груди имеет рану от пики, на правой руке небольшой шрам и между указательным и средним пальцами имеет два шрама от сабли, собою рябоват». Александр Якубович, 29 лет: «на лбу, повыше правой брови имеет рану от пули, с повреждением кости, на правой руке безымянный палец и мизинец не сгибаются, на правой руке ниже плеча имеет рану от пули навылет в спину повыше лопатки, на левой ноге в паху рану навылет от пули с повреждением в кости, сухощав, плечист». Уже по этим кратким характеристикам можно судить, насколько тяжёлую долю выбрало царское правительство для изувеченных в сражениях Отечественной войны 1812 года дворянских мятежников, направив их в «каторжные норы» Благодатки.
В Читинском остроге
Пока не был окончательно решён вопрос о выборе места для постройки специальной тюрьмы для всех «секретных», следующую партию декабристов стали размещать в Читинском остроге. А.Е. Розен своим друзьям в г. Курган писал: «Представьте себе небольшое селение на возвышенном месте, окружённом со всех сторон высокими горами, с западной стороны ещё речкою, которая в одной версте от селения впадает в реку судоходную — и вы в Читинском остроге, где при моём прибытии туда было 45 домов, одна деревянная церковь и горное комиссионерство с принадлежащими к оному магазинами: провиантским и соляным. Горы все разнообразны высотою, покрыты лиственницей, кедрами и соснами, с восточной стороны горы по большей части каменисты, а на юг останавливается взор на сопку (Титовскую — авт.), имеющую вид развалины замка. Речка Чита, от коей селение имеет своё наименование, течёт в плоских берегах в Ингоду. Высота, занятая селением, господствует над долиною, в которой в ясный день можно видеть Кенонское озеро, лежащее от Читы в семи верстах и знаменитое своими большими и вкусными карасями…». На самом деле Читинский острог, или просто Читинск в то время представлял собой маленькое селение горного ведомства с 49 домиками, разбросанными вдоль почтового тракта. Здесь проживало не более 300 жителей.
Н. Бестужев, «Читинская церковь»
23 января 1827 года в Читинский острог прибыла инвалидная команда для надзора за декабристами. Через несколько дней в закрытой повозке привезли первых четырёх узников — братьев Никиту и Александра Муравьёвых, Константина Торсона и Ивана Анненкова. Вслед за ними стали прибывать и другие декабристы. Для временного их размещения выделили два деревенских частных дома: мещанина Макеева, который стали называть «Малым казематом», и дом бывшего поверенного Дьячкова, прозванный «Дьячковским казематом». Декабрист А.О. Корнилович: «По прибытии нашем в Читу, за малостию тамошнего острога, поместили нас в двух крестьянских избах, которые оградили частоколом, окошки заколотили на две трети досками, приставив снаружи железные решётки, а внутри кругом по стенам сделали нары. В одной из сих изб в трёх горенках — 25, в другой — 22 человека. В каждой комнате — по часовому, кроме того, двое подчасовых для конвоя тех, выходивших за нуждой, два на дворе и один снаружи у ворот. На ночь, с пробитием зари, нас запирали до 7 часов утра и посты удваивались».
Поскольку двух изб не хватало, быстро стали строить Большой каземат. В сентябре он был уже готов. Каземат размером 23х13 м разделялся на 5 горниц и сени, где стояли часовые. В четырёх комнатах, названных декабристами Псков, Новгород, Москва и Вологда, размещалось по 15-20 человек. У каждого были кровать и столик, в общей комнате — большой стол и скамейки. В пятой, дежурной комнате постоянно находилось два унтер-офицера, осуществлявшие надзор за узниками. В своих записках И.Д. Якушкин записал: «Большой каземат был невообразимо дурно построен, окна с железными решётками были вставлены в стену без колод и стёкол, всегда зимой покрыты толстым льдом. В комнате нашей вообще было холодно и темно». Ещё резче о каземате отозвался Д.И. Завалишин: «Грубо и плохо срубленная казарма с узкими заколоченными решётками…»
Другой мемуарист Н.И. Лорер писал: «Помещённые как сельди в бочонках, мы радовались, однако, мысли, что все будем вместе и с нетерпением ожидали остальных товарищей, которые не замедлят к нам присоединиться». Действительно, тесный каземат, где собрались единомышленники, создал дух коллективизма, который начал зарождаться ещё в пути на каторгу. Ведь здесь были и аристократы, и генералы, и бедные армейские офицеры. Но равные условия заключённых и общее дело, которое их сюда привело, объединили всех в коллектив, или, как они сами говорили, в одну семью. И, прежде всего, это проявилось при устройстве тюремного быта: была создана артельная касса, в которую взносы делали только имущие, а пользовались все одинаково. На содержание государственных преступников отпускалось по 6 копеек в сутки, с вычетом в нерабочие дни по 4 коп. Поскольку этого было мало, государь разрешил им использовать деньги, получаемые от родственников. Так была создана общая артель, из которой кормились и одевались все. Некоторые неимущие считали неудобным получать помощь из артельной кассы и обратились к коменданту с просьбой исходатайствовать им денежное пособие, но остальные так возмутились против пособия правительства, что подавшим прошение пришлось отказаться от него. Ещё один интересный штрих, свидетельствующий о духе коллективизма, отметил А.Розен: «Пища была у нас простая и здоровая, часто удивлялся умеренности и довольству тех товарищей, которые привыкли всю жизнь свою иметь лучших поваров и никогда без шампанского вина не обедали, а теперь без сожаления о прошлом довольствовались щами, кашею, запивали квасом или водою».
Трудиться особо не принуждали, на работу выводили 2 раза в день: с шести до девяти часов утром и с пяти до семи вечером в летнее время, зимой — соответственно с девяти до двенадцати и с трёх до пяти часов. Кололи лёд на реке для погребов, подметали и чистили конюшни, благоустраивали улицы, копали канавы, выполняли земляные работы при строительстве Большого каземата, засыпали огромный овраг, который прозвали «чёртовой могилой», обрабатывали свой большой артельный огород. По очереди ходили на урочные работы молоть на жерновах муку. Столярничали, слесарничали, шили для себя одежду и обувь. Даже радовались, когда отправляли на работу. Это давало возможность видеться с товарищами из другого каземата. Свезя несколько тачек земли, садились в кружок беседовать или читали книги, играли в шахматы, так незаметно проходило время. По сути это была своеобразная тюремная вольница.
Н. Репин, «Декабристы в камере Читинского острога»
Н. Репин, «Декабристы на мельнице в Чите»
Скованы железом и печалью…
Большим и радостным событием во время пребывания в Читинском остроге стало снятие кандалов. Оковы на ногах — это в их существовании было самое мучительное и физически и морально. В середине февраля 1828 года одного из читинских узников А.О. Корниловича неожиданно возвратили в Петербург для дополнительного следствия. На докладе Бенкендорфа о заключении Корниловича в одиночную камеру Петропавловской крепости монарх наложил резолюцию: «Дозволить ему написать, что хочет, например, описать, каким образом обходятся с каторжниками в Чите». Александр Осипович сделал правдивое описание, добавив: «В конце недели ходим в баню, и тут снимают на это время кандалы, обыкновенно бывающие на ногах и день и ночь». Николай I, прочитав эти записи, начертал: «Уполномочить г. Лепарского снимать кандалы с тех, которые своею кротостью, с раскаянием и без ропота переносят свою участь и на поведение коих можно положиться». Получив монаршее распоряжение, комендант задумался. Ему не хотелось вносить раздор между подопечными узниками. Снять железо с некоторых, значит, обидеть остальных. Он решил придержать это в тайне, а в обратной депеше доложил в Главный штаб: «…со времени моего нахождения здесь… не заметил, чтобы кто из государственных преступников… не переносил с кротостью своей участи и… роптал или не повиновался. Я надеюсь впредь на их поведение и почёл исполнить высочайшую волю и повеление ко мне от 24 апреля…, поэтому сего августа 1 числа снять кандалы со всех преступников, на то число поступивших в моё ведение».
В тёплый, ласковый первый день августа комендант Лепарский в парадном мундире, при всех своих регалиях, торжественно объявил, что император высочайше повелел снять с узников кандалы. Тут же принесли ключи, отомкнули замки, цепи с грохотом полетели в кучу. Чуть позже каждый тайком выкупил у кузнеца по нескольку звеньев, из которых потом мастерили разные поделки: кольца, браслеты, крестики…
Ангелы-хранители
«Каземат нас соединил вместе, дал нам опору друг в друге и, наконец, через наших ангелов-хранителей — дам соединил нас с тем миром, от которого мы навсегда были оторваны политической смертью, соединил нас с родными, дал нам охоту жить, чтобы не убивать любящих нас и любимых нами…» — так писал Михаил Бестужев о женщинах — жёнах декабристов. А.Е. Розен вторил: «Они были нашими ангелами — спасителями и в самом месте заточения; для всех нуждающихся открыты были их кошельки, для больных просили они устроить больницу».
Всего их было 11, последовавших за своими любимыми в Сибирь. Достоевский так отзывался о них: «Они бросили всё: знатность, богатство, связи и родных, всем пожертвовали для высочайшего нравственного долга, самого свободного долга, какой только может быть. Ни в чём неповинные, они в долгие 35 лет перенесли всё, что перенесли их осужденные мужья…»
Первой в Читу в феврале 1827 года прибыла А.Г. Муравьёва. Но раньше её из Петербурга выехали княгини Е.И. Трубецкая и М.Н. Волконская. Они проехали через Читу вслед за мужьями в Благодатку.
За Муравьёвой в Читинском остроге появились Е.П. Нарышкина, и А.В. Ентальцева. Немного позже — Н.Д. Фонвизина, А.И. Давыдова, Полина Гебль.
Три женщины: Камилла ле Дантю, ставшая в Петровском женой В.П. Ивашева, М.К. Юшневская и А.В. Розен приехали сразу в Петровский Завод, куда к тому времени перевели всех арестантов. Осенью, когда выстроили Большой каземат, вернулись из Благодатки вместе с мужьями Е.И. Трубецкая и М.Н. Волконская. Дамам разрешались свидания с мужьями только два раза в неделю, сначала по часу, потом по три часа, впоследствии отпускали мужей домой к жёнам.
В начале апреля 1828 года в Михайло-Архангельской церкви состоялось венчание Полины Гебль с декабристом Иваном Александровичем Анненковым. Возле храма толпился народ, но заключённым не разрешено было присутствовать при совершении обряда. После венчания она стала Прасковьей Егоровной Анненковой. Брак этот был счастливый. Через год у них появилась на свет дочь Анна. В Чите родились дети у Нарышкиных, Трубецких, Давыдовых. Они стали в центре общего внимания и украсили жизнь изгнанников. Ожидала ребёнка и М.Н. Волконская. В июле 1830 года девочка родилась, но в тот же день скончалась.
Пока не приехали женщины, у декабристов не было ни провизии, ни посуды. Они жили на скудный тюремный паёк. Жёны сумели наладить хорошее питание, отказывая себе во многом. Сразу, по прибытии, Александрина Муравьёва взялась за устройство в Чите медицинского пункта и аптеки, запросила у свекрови и получала от неё инструменты, порошки, настои, семена лекарственных трав. Сколько жизней было спасено посредством этого! Она добилась присылки из Москвы бумаги, красок, карандашей, и Николай Бестужев нарисовал портреты большинства соузников и их жён того периода, пейзажи Читы, зарисовки камер и бытовых сцен. И даже своей смертью в ноябре 1832 года Александра Григорьевна добилась многих послаблений для арестантов. Их стали отпускать в дома жён на целый день. Никите Муравьёву разрешили жить с дочерью постоянно вне тюрьмы. Именно через жён в острог стали поступать книги, газеты, журналы, причём на разных языках, из которых в каземате сложилась большая библиотека. При этом зародилась и окрепла так называемая каторжная академия, где читались лекции по разным отраслям наук, изучались языки. Поскольку изгнанникам запрещалось писать, то каждая из женщин взяла на себя переписку нескольких человек с их родными. В общем, вся связь декабристов с внешним миром осуществлялась и поддерживалась через женщин. Благодаря их стараниям в остроге появились музыкальные инструменты, в домах некоторых дам стояли рояли. По воспоминаниям А.П. Беляева «среди узников многие имели хорошие голоса, певали ещё прежде в салонах и знали музыку, так что мог составиться прекрасный квартет: первая скрипка — Вадковский, вторая — Николай Крюков, альт — Алекс.Петр. Юшневский, а потом на виолончели — Пётр Ник. Свистунов… Были у нас и гитары и флейта, на которой играл Игельстром, а на чекане — Розен и Фаленберг.… Музыка вообще, особенно квартетная, где игрались пьесы лучших, знаменитейших композиторов, доставляла истинное наслаждение, и казематная наша жизнь много просветлела».
Первый план Читы, первые овощи…
Когда мы говорим о том, что в Чите появилось впервые, часто это связываем с декабристами. Именно они были первыми учителями, врачевателями, исследователями, просветителями… Первый план Читы 1830 года, первая аптека, первые школы для крестьянских детей, первые систематизированные сведения о флоре, фауне, — это всё деятельность узников. Они же положили начало развитию огородничества: сами разводили огороды и учили этому местных. На столах и каторжан и местных жителей появились огурцы, помидоры, цветная капуста, спаржа.
«Юношеской поэмой» назвал общепризнанный староста декабристов И.И. Пущин годы пребывания в Читинском остроге. В августе 1830 года вновь построенная тюрьма в Петровском заводе была готова. Двумя партиями пешим ходом декабристы двинулись в путь. Предстояло пройти шестьсот тридцать четыре версты. Переход был рассчитан на полтора месяца. Впереди их всех ждал длительный, двадцатишестилетний путь каторги и ссылки, двадцать шесть долгих лет тяжёлых лишений и невзгод. 26 августа 1856 года в день своей коронации Александр II, вступивший на престол после смерти отца Николая I, подписал манифест об амнистии декабристам. К тому времени, из тех, кто отбывал каторгу в Сибири, были переведены на Кавказ, возвратились раньше амнистии, осталось в живых 58 человек.
Все материалы рубрики "Страницы истории"
Людмила Арзамасцева
Фото из собрания
музея Декабристов
«Читинское обозрение»
№4 (1696) // 26.01.2022 г.
0 комментариев