Интересным сюжетом истории русско-китайских приграничных отношений была экспедиция Петра Алексеевича Кропоткина в Маньчжурию, о которой вполне актуально вспомнить в связи с её 155-летней годовщиной.

Зимой 1863-1964 года Кропоткин находился в Иркутске и, пользуясь накопленными знаниями о Забайкальском и Приамурском приграничье, задумал заняться географическим исследованием Маньчжурии, тем более потребность в изучении этой местности в интересах русской приграничной торговли была. Скот, который активно разводили цурухайтуевские казаки, требовал сбыта на Амуре. Но путь до Благовещенска вверх по Аргуни и далее по Амуру составлял больше 1500 километров, а по прямой через Маньчжурию – всего 700.

Они обращались к администрации с просьбой установить прямое сообщение через Маньчжурию до Благовещенска, поскольку от монголов знали, что там, через Большой Хинган, идёт старая дорога к китайскому городу Мерген, что по ней можно добраться до Сунгари, а там и до Амура по сухому колёсному тракту.

Кропоткин ухватился за предложение обследовать этот путь, тем более, что его попытка разыскать в Иркутске какие-либо карты этой территории не увенчалась успехом. Он предчувствовал, что будет пионером этого великого дела. Собираясь в путешествие, ясно осознавал его громадное экономическое и политическое значение, поскольку понимал, что рано или поздно правительство озаботится прокладкой здесь железной магистрали.

Кропоткин в письме к брату Александру 27 февраля 1864 года сообщал: «Русские ходили только с Цурухайтуя до Хайлара, из Айгуна, что на Амуре близ Благовещенска, – на Мерген и Цицикар. Теперь же снаряжается экспедиция из Цурухайтуя на Айгун. Есть слухи, что тут есть дорога, что живут тут какие-то племена, но ни одного лешего туда не носило, и для исследований никто не забрёл в этот угол. Нач. штаба Иркутского генерал-губернаторства Болеслав Казимирович Кукель предложил мне эту экспедицию. Снарядим караван из 3-4 казаков с 12 лошадьми, закупим товаров и поедем торговать. Я поеду тоже торговцем, и сохрани бог подать вид, кто я, – могут не пустить, – знаешь, как китайцы подозрительны, особенно если узнают, что я военный. Потихоньку надо будет снять дорогу; для этого, может быть, дадут в помощь топографа. Командировка интересная, но нельзя будет выдать себя, а потому надо быть очень осторожным. Запасусь коробкой товаров, буссоль за пазуху, барометр в карман – и марш… Вчера по предложению Кукеля меня избрали в члены Сибирского отдела Географического общества.

Но тут-то и поражает меня моё незнание, мучительно. Важно определить строение гор. А как я определю? Я шифера не отличу от гранита или почти так. Растительность, как я её опишу? Срисуя? …А можно бы было многое описать… Спасибо, хоть съёмку могу сделать, и то с трудом… Рылся я сегодня в библиотеке генерального штаба и ничего не нашёл об этой сторонке. Ещё я получил «Азию» Риттера и пять китайских карт этого края. …На них всё нанесено чрезвычайно нелепо и разнообразно, так что пока не могу составить себе даже приблизительного понятия о том, как пойду, по каким рекам?».

Читаем другие письма Кропоткина к брату: «… Я всё ещё в Иркутске. Сейчас 1 марта. Подготовка к поездке составляет теперь главное моё занятие. Целые дни просиживаю над «Азией» Риттера и над картами. Читаю разные разности о Китае, Маньчжурии и Монголии. Черчу карты по спутанным маршрутам европейцев». «Дорогой брат, сегодня 8 апреля. Измученный, усталый сажусь я написать тебе хоть несколько строк. Вот два дня бегаю, как гончая собака, повсюду получать всякие мелочи, закупать товары, менять деньги на серебро… Потом начну укладывать вещи. Завтра еду вечером и очень этому рад».

Итак, помимо полной неизвестности путешествие было и опасным. По русско-китайским договорам торговля между русскими и китайскими купцами разрешалась только в Монголии. Лишь иногда в Маньчжурию пускали русских купцов, а для русских чиновников путь сюда был закрыт. Поскольку Кропоткин был казачьим офицером, ему грозила опасность плена и даже гибели. Поэтому он мог пробраться в Маньчжурию только в качестве торгового человека. Кропоткин всегда отличался артистическими способностями, неслучайно в Чите и в Иркутске он играл в домашних спектаклях и даже подумывал всерьёз заняться театральным искусством. Таким образом, ему предстояло в течение месяца изображать забайкальского купца, сопровождавшего на продажу скот и в небольшой тележке разные мелкие товары. Действительно, Кропоткин путешествовал в синем подпоясанном бумажном халате, монгольской шапке, которые носили казаки, с вещевым мешком через плечо, изредка покуривая трубку. Сам генерал-губернатор Восточной Сибири Корсаков вручил ему паспорт на имя иркутского купца второй гильдии Петра Алексеева с назиданиями:

«… Путешествие опасное. Ни в коем случае не называйте себя, а тем более не называйте моего имени, что бы с Вами ни случилось. Даже, если китайские власти арестуют Вас и повезут в Пекин, а оттуда через Гоби до русской границы в клетке на спине верблюда – так они возят арестованных через Монголию!».

Девятого апреля 1864 года Кропоткин выехал из Иркутска. 15-го был в Чите. Дальше его путь лежал в забайкальскую Чиндантскую станицу на Ононе, что на границе с Монголией… Вначале он добирался баржами по Ингоде, а затем шёл верхом по её правому лесистому берегу, горными тропами и далее вдоль Онона. В этой поездке Кропоткин вёл дневник. «…Делаю заметки по геологии, географии, орографии; описываю флору и фауну… Обращаю исключительное внимание к человеку, человеческому труду. Описываю почву, посевы, покосы, все виды сельского хозяйства, все виды промыслов, торговлю, рыночные цены, жилище, домашний быт, предметы обихода…».

В мае несколько дней Кропоткину пришлось провести в казачьей станице Чиндантской, в 30 километрах от границы. Здесь он очень точно подмечает психологию и домашний уклад забайкальских казаков. «Казаки, которые держат здесь границу, – своего рода казачья аристократия. В своём быту и в хозяйстве они много переняли от соседних монголов. Как у монголов, у этих казаковсопрогромадные стада скота… Стремятся блеснуть своим аристократизмом. Здесь у них большие зеркала, лампы, которые, пожалуй, никогда не зажигаются. Их еда обилием блюд и приправами сильно смахивает на китайскую. Наконец, в одежде жён проступает роскошь: это дорогие наряды и всюду проникающий кринолин. И это – на китайской границе! У всех загорелые лица, причём, часто попадается слегка монгольский тип лица. Все казаки немного говорят по-монгольски».​

Китайский квартал. Благовещенск. Начало XX века.

Из Чиндантской Кропоткин отправился до Старо-Цурухайтуя, продолжая свои наблюдения. Он пишет: «Здесь тянутся необозримые безлесные степи. В падях по многим речкам стали появляться приисковые партии, которые с прошлого года закопошились в Забайкалье… Если разовьются золотые промыслы, то, конечно, хлеб, овёс и прочие продукты станут ещё нужнее. При этом не могу не заметить вот что. Забайкалье до такой степени богато сырыми продуктами и так бедно всякими мануфактурными изделиями, что, по моему мнению, фабричная деятельность с помощью машин должна со временем получить здесь большое развитие. Фабрики суконные, стеклянные, кожевенные, канатные, винокуренные и другие найдут здесь превосходные и недорогие сырые материалы и хороший сбыт как на месте, где мануфактурные изделия страшно дороги, так и на Амуре».

Готовясь к роли купца, Кропоткин её репетировал. Когда на столе какой-либо почтовой станции появлялся пыхтевший самовар, на приглашение «Присаживайтесь, Пётр Алексеевич» Кропоткин входил в роль. Садился подальше от стола на кончик стула, приговаривая, «покорно благодарим-с, и здесь посидим-с….». Пил чай, выпятив глаза, дул на блюдечко и грыз кусочек сахара.

«Но как бы я ни старался скрыть своё истинное лицо, казаки меня разоблачили, узнали, что я князь. Видимо поэтому они стали отказываться идти на Айгун, потому что посчитали: чёрт его знает, что за зверь, пойдёт с причудами, с барством, пожалуй, ещё с инструментом, которого так боятся китайцы. А у меня только буссоль не больше табакерки, которой я буду делать съёмку, не слезая с лошади. Хорошо ещё, что Корсаков решил не отправлять топографа, а то казаки и вовсе бы перепугались, да и с китайцами могли быть неприятности».

В Старо-Цурухайтуе Кропоткин с караваном перешёл границу. В караване, кроме него, было одиннадцать казаков и один тунгус. Старшиной каравана казаки выбрали урядника Софронова. Все ехали на верховых лошадях и ещё гнали на продажу большой косяк в 40 лошадей. Были ещё две повозки, нагруженные товаром. Одна принадлежала Кропоткину, который вёз сукно, плис, позументы и всякую галантерейную мелочь. Как ни пытался Кропоткин играть роль торговца, после перехода границы оказалось, что все в караване знали, кто он, но не выдавали его. И китайцы, и монголы, встречавшиеся на пути каравана, ничего не подозревали. Кстати, в это рискованное дело ни Кропоткин, ни казаки не взяли с собой никакого оружия. Только у тунгуса было фитильное ружьё. И вот для чего: он собирался жениться и по дороге охотился и убивал косуль. Мясо съедали, а шкуры он собирал, чтобы ими уплатить калым за невесту. «Китайцы до такой степени не замечали меня, – писал позже Кропоткин, – что я мог свободно делать съёмку при помощи буссоли. Уже в первый день, когда нас осаждали китайские солдаты в надежде получить чашку водки, я украдкой справлялся с буссолью и записывал засечки и расстояния в кармане, не вынимая блокнота».

Оказавшись на территории Маньчжурии, караван двигался по степям, очень схожими с забайкальскими. Здесь в широкой долине в направлении к Аргуни текла река Ганн. И здесь караван шёл без всякой дороги по компасу, но двигался без труда, так как прямо на восток от самой границы тянулся вал, возведённый много веков назад по северной границе Монголии на несколько сот километров (сейчас он известен как Вал Чингисхана). Задача путников заключалась в том, чтобы выйти на старую китайскую дорогу, которая должна была привести через хребет Большой Хинган в город Мерген.

Вдоль этого вала и направились путники: шли в том направлении, пока вал не свернул к югу. Затем караван подошёл к предгорьям Хингана, поросшим густым лесом. В этих лесах, как позже писал Кропоткин, «водится много изюбров, лисиц, лосей и других зверей. Здесь живут бродячие орочоны, занимаясь охотой». Далее караван шёл по заболоченным местам реки Ганн, а затем вновь по горной местности, изрезанной глубокими долинами. Кропоткину удалось выяснить, что Большой Хинган в сущности вовсе не хребет, как он был показан тогда на картах, а обширное нагорье, на котором поднимается сравнительно невысокий окраинный хребет.

В пути караван нагнал старого китайского чиновника. На обочине дороги, где находилось обо, он вылез из своей таратайки, выдернул несколько волос из гривы своего коня и навязал их на ветку.

Как известно, обо – это груда камней на горной дороге, где по азиатским обычаям всякий путешественник, проезжающий мимо, кладёт свой камень и привязывает к палке или кустику часть конской гривы или несколько тряпок «в благодарность горному духу» за благополучно завершённый путь. Такие сооружения возводятся на особо примечательных природных местах. От чиновника русские путники узнали, что они в том месте, откуда воды уже текут в Амур. Значит, это была наивысшая точка хребта, и путники поняли, что пересекли Хинган.

В воспоминаниях Кропоткин писал, что вскоре путники встретили караван маньчжурских солдат, ехавших держать караул на Аргунь, и орочонский табор, отметил, что на восточном склоне Хингана природа резко изменилась: лиственница постепенно сменялась изящной зеленью дубов, чёрной берёзы, орешника, липы, появилась густая разнообразная трава. Путники удивлялись, отчего эти чудные луга не возделываются и, кроме орочён, здесь никто не живёт. Кропоткин: «Ответ не замедлил явиться, когда 1, 2 и даже 3 июня перед восходом солнца хватил нас мороз в 4 градуса».

Радостное настроение, которое вселило русским наблюдение за природой, вскоре было омрачено, когда уряднику Софронову пришлось предъявлять китайскому чиновнику паспорт, дававший разрешение на путешествие. Полуслепой китайский чиновник, вместе с которым экспедиция перевалила через Хинган, вдруг облачился в синий халат и в форменную шапку со стеклянным шариком наверху и объявил: «Дальше идти нельзя. Надо ждать, пока я не получу разрешение из Пекина. А для этого ваш паспорт надо отправить на рассмотрение пекинских властей. И это ваш паспорт? Вот взгляните на мой…». Это был внушительных размеров лист, весь заполненный иероглифами. Пока Софронов пытался что-то объяснить китайцу,..

…Кропоткин, порывшись в своём сундуке, выудил оттуда номер «Московских ведомостей», в названии (логотипе) которых, как правило, помещался Российский государственный герб. Развернул громадный газетный лист, передал Софронову. Тот, указав чиновнику на орла, сказал: «Вот наш паспорт, здесь всё про нас написано… И довольно разговаривать. Седлаем коней, пора отправляться в путь».

Спустившись с Хингана, три дня подряд караван шёл, не встречая ни одной живой души. Оказалось, что при его приближении орочоны откочёвывали в горы. В лесных зарослях было слышно рявканье гуранов. Тунгус-охотник на остановках угощал свежим козьим мясом, которое жарили на огне, нарезав кусочками и насадив на палочку, как шашлык… Спустившись с Хингана, путники встретили дауров, которые заготавливали здесь лес для сплава к Цицикару. Они перепугались при виде русского каравана и посчитали, что попали в русские владения, спрашивая у казаков, можно ли им рубить здесь лес? В этих местах экспедиция ни разу не встретила постоянного населения. Лишь перейдя несколько невысоких перевалов, караван встретил несколько мелких даурских деревень с пашнями и рабочим скотом. Далее по долине Гана места были населены китайцами. Ближе к Мергену караван оказался среди маньчжурского населения. Здесь можно было распродать приведённых с собой лошадей и привезённые товары, поскольку, завидев караван, крестьяне и горожане стали стекаться к пришельцам, спрашивая, что те везут. Но тут засуетился китайский чиновник, ехавший во всё время пути впереди каравана. «Разойдитесь, нельзя общаться с пришельцами, нельзя торговать, нельзя сообщать названия деревень, рек, гор»…

Позже П.А. Кропоткин писал, что по прибытии в Мерген путешественники поняли, что надежда на выгодную торговлю очень слаба, хотя его население (и торговцы, и чиновники, и разные ремесленники, старики и старухи) высыпало на берег посмотреть на варваров с белыми лицами, что китайский чиновник неотступно следовал за ними. На другой день, разложив разные металлические безделки и материи в одной лавке, русские торговцы напрасно надеялись заманить покупателей. Ответ местных жителей был один: «Торговать нельзя, амбань (местный губернатор – авт.) запретил». Тогда они послали амбаню три серебряных рубля, чтобы он купил им мяса, и заявили, что вынуждены донести о нарушении трактата своему генерал-губернатору, а тот напишет в Пекин. В ответ тотчас явились подарки в виде различных съестных припасов, а явившийся мелкий чиновник уверял, что произошло печальное недоразумение.

Позже П.А. Кропоткин дал описание Мергена: «… Маленький городишко, напоминающий русский уездный город, основанный ради правительственных соображений. Он основан для защиты северных областей во время появления русских на Амуре в XVII веке… Торговать здесь не с кем. Только бродят по улицам толпы чиновников, и время от времени жители окрестных деревень приезжают продавать свои продукты для прокормления амбаня и его громадной свиты… Но все-таки китайцы оказались практичнее нас при постройке своего Мергена. Он лежит среди довольно густого работящего земледельческого населения; муку, мясо, все припасы можно иметь в изобилии, и жизнь должна быть очень недорога».​

Вскоре караван отправился по торной дороге на китайский Айгун, что на Амуре напротив Благовещенска. Шли по почтовому тракту или по большой дороге, по которой из Цицикара в Айгун тянулись обозы с водкой, чаем, бумагой и перегонялись гурты скота, купленного или полученного в обмен на кирпичный чай в Забайкалье. На пути среди садов попадались деревни и хутора, где жители занимались в основном хлебопашеством, на что особо обратил внимание Кропоткин. Он описал трудолюбие местных крестьян, орудия труда, технические приёмы, тщательность обработки посевов, отметив, что земля даёт большие урожаи, что во всех деревнях имеются громадные запасы пшеницы, проса, овса.

Кропоткин сделал вывод, что техника земледелия в Маньчжурии значительно выше, чем в России, не говоря уже о Забайкалье и Амуре.

Кропоткин не мог упустить из виду ещё одну достопримечательность: буддийские храмы и монастыри, которые очень часто встречались на пути каравана. Он называет их кумирнями. Впоследствии он описал их многочисленные и богато украшенные здания, окружённые ухоженными деревьями, и в которых пребывали служители; также описал скульптурные изображения буддийских божеств.

В отрогах хребта Илхури-Алина, в округе Холдонзи, у подножия горы, имевшей очертания отрезного конуса с пустотой внутри и расщелиной-«прорывом» с северной стороны, вокруг по полю были разбросаны громадные куски лавы. Похожая ситуация наблюдалась в других долинах, где шёл Кропоткин со своими спутниками. Он не усомнился в вулканическом происхождении гор в здешних местах. Таким образом, здесь он открыл новую вулканическую область, о которой ничего не было ранее известно географам. Эти вулканы находились на огромном расстоянии от океана. Поскольку тогда их происхождение связывали с морскими водами, Кропоткин пришёл к выводу, что существовавшая теория вулканизма не может объяснить происхождение найденных им вулканов. Сделав это крупное географическое открытие, Кропоткин уже мало фиксировал казавшуюся однообразной местность. По-прежнему в речных долинах по обоим склонам росли берёзовые леса, а на террасах расстилались превосходные луга. Часто попадались густо населённые деревни, окружённые засеянными полями. До Амура оставалось 30 километров. К этому времени желание казаков увидеть великую реку Амур так возросло, что они не могли спать. Вскоре с гребня одного из холмов они увидели его синие воды.

Автопортрет «купца 2-й гильдии Петра Алексеева»

Четырнадцатого июня 1864 года П.А. Кропоткин писал брату: «Да, комедия удалась вполне… Казаки, конечно, меня узнали, но монголы и маньчжуры, хотя и знали по слухам, что в Маньчжурию направляется какой-то князь, убедились, что я купец. Как же было не убедиться, когда они видели, как я стоял перед нашим караванским старшиной, работал в то время, когда он сидел и говорил с манчжурами. По их понятиям ни один нойон, т. е. господин не повёл бы себя так… Урядник Сафронов, старшина, – серьёзный, важный, а я болтаю, братаюсь, курю их вонючие ганзы, угощаю своим табаком самого последнего орочона, и «дрягунда» (купец) «Петра» сделался «анда» (друг), «топра парн» (добрый парень)…. Жалеют, что я не знаю по-ихнему, «а то бы с тобой много поговорили». Но я всё-таки говорил знаками; манчжуры и китайцы, которые не понимали нас, меня понимали, если я просил купить какую-нибудь вещь».

Все материалы рубрики "Страницы истории"

Наталья Константинова,
кандидат исторических наук, учёный
секретарь, зав. отделом истории
Забайкальского
краеведческого музея
«Читинское обозрение»
№34 (157) // 21.08.2018 г.


Вернуться на главную страницу