«…Александр Колумбин – один из лучших поэтов Забайкалья. Когда я читаю его стихотворения, у меня душа поёт, какое-то ликование захлёстывает, прилив сил появляется, хочется сделать что-нибудь большое, хорошее…» – строки из письма учительницы русского языка и литературы, ветерана педагогического труда, жительницы п. Восточный Читы Елены Грищёвой. Её письмо я получил 1 июня 2015 года. К письму Елены Викторовны был приложен цикл не известных мне ранее стихотворений моего друга, который я воспринял как драгоценный подарок.
Саша (так звали Колумбина не только мы, однокурсники, студенты историко-филологического факультета Читинского государственного педагогического института, но и все, кто его знали – известные забайкальские писатели, журналисты, читатели первых стихотворений). Он был обаятельным, предельно скромным, добрым, красивым человеком. Очень немногие из нас знали о том, что до поступления в институт он два года трудился шахтёром на Черновских копях, что знает наизусть все стихи и поэмы своего любимого поэта Сергея Есенина, что бережно хранит тетрадь с десятками собственных стихотворений…
1956-1961 годы учёбы в институте были временем обострённого интереса к литературе, к поэзии. По 200-300 человек записывались в очередь за журналом, в котором появлялись новые стихи Н. Заболоцкого, Е. Евтушенко, А. Вознесенского, Р. Рождественского, Б. Ахмадулиной… В переполненных школьных классах, студенческих аудиториях, читальных залах библиотек, красных уголках и ленинских комнатах предприятий и учреждений, городских и сельских клубах и домах культуры звучали стихи забайкальских поэтов Г. Граубина, В. Никонова, Н. Савостина, Ю. Гольдмана… Многотысячными тиражами издавались и мгновенно исчезали с книжных прилавков магазинов произведения И. Лаврова, В. Липатова, Н. Ященко, О. Хавкина…
Как молодая весенняя поросль, пробивались к своим читателям, к признанию, к славе начинающие поэты и прозаики. Некоторые из них, ярко блеснув на небосклоне литературы, гасли, не выдержав критики мастеров слова и точных, смертоносных уколов и ударов критиков и пародистов. Некоторые, испытав сладость первых успехов, отчаянно бросались на штурм центральных изданий, старались перебраться в Москву – ближе к источнику всесоюзного признания и славы.
Александр Колумбин не спешил. Первые его стихи появились на страницах нашей институтской газеты «Учитель», «Комсомольца Забайкалья», прозвучали по областному радио. На стихи нашего однокурсника обратили внимание замечательные педагоги, великолепные знатоки литературы и русского языка Вероника Борисовна Духанина, Айзик Геннадьевич Ингер, Анатолий Иванович Щепин… Как мы узнали через много-много лет после института, Анатолий Иванович и сам писал стихи, которые были изданы отдельной книгой уже после его кончины. Талантливые педагоги помогли талантливому поэту обрести свой голос, научили требовательнее относиться к своему творчеству.
Вторым – поэтическим – институтом стали для Александра уроки литературных пятниц, которые регулярно проводились при Читинской писательской организации. Доброжелательно и требовательно рассматривали его стихи Илья Лавров, Юний Гольдман, Георгий Граубин, Сергей Зарубин, Василий Никонов, Николай Савостин, Виль Липатов, Николай Ященко. Их советы, замечания Саша воспринимал так, как воспринимает юный школьник уроки своих первых учителей – самых любимых и уважаемых.
В 1961 году, в год окончания А. Колумбиным института, в Читинском книжном издательстве вышел в свет первый сборник его стихотворений «Травам цвести». Надо ли говорить о том, что издан он был с благословления Читинской писательской организации, как и все книги забайкальских литераторов того времени. Забайкальские писатели-профессионалы, бережно относящиеся к талантливым молодым литераторам, неприступной стеной стояли на пути графоманов, которых в изобилии было и в то время.
…После окончания института Александр Порфирьевич работал учителем в одной из школ Красночикойского района, журналистом читинской районной газеты, редактируемой забайкальским писателем Сергеем Михайловичем Зарубиным. Хорошей журналистской школой стала для поэта работа в редакции газеты «На боевом посту», возглавляемой писателем Юнием Гольдманом. Дружба Александра Порфирьевича и Юния Семёновича продолжалась до конца жизни.
Крепкие творческие дружеские отношения связывали Александра Колумбина с баснописцем нашего края, однокурсником Андреем Тимофеевичем Тимофеевым, замечательным поэтом Геннадием Алексеевичем Головатым, мудрым редактором книг многих писателей Забайкалья Тамарой Николаевной Шавельской, известным журналистом и писателем Александром Михайловичем Алёшкиным…
С каждым годом рос и креп талант А.П. Колумбина. Удачными, запоминающими были его работы в прозе. Рассказы, очерки Александра всё чаще публиковались в центральных изданиях, коллективных сборниках, областных газетах.
Будучи человеком глубоко, болезненно воспринимающим все перипетии своего времени, постоянно натыкаясь на цензурные рогатки, Александр Порфирьевич был вынужден всё чаще и чаще обращаться к врачам.
На одной из последних наших встреч он с грустью сказал:
– Устал я. Каждая строчка даётся с трудом. Видимо, выдохся…
Помнится, что тогда никто из нас, друзей-литераторов, не обратил внимания на его грусть, на его слова. На то они и поэты, чтобы грустить и вздыхать…
Александр Колумбин ушёл из жизни 26 октября 1986 года. Его книга «Травам цвести» – на центральном месте моей книжной полки. Время от времени я ощущаю необратимую потребность снять её с полки, посмотреть на портрет автора на обложке и окунуться в вечно юную родниковую свежесть и чистоту строк:
Травам цвести,
И берёзам цвести,
Путнику
Встретить родник на пути,
Осени
Тихо в лесах догореть,
Яблокам сочным
Ко сроку созреть,
Буйной грозе
Отшуметь и устать,
Сердцу
Вовеки покоя не знать!
И сердце моё отзывается строками, написанным кровью…
Памяти поэта Александра Колумбина
«Травам цвести» ты назвал
свою первую книжку.
Верил в весну и в себя,
в силу солнца, и в силу
дождей…
Как ты сумел тогда,
будучи юным мальчишкой,
Словом своим обогреть,
ободрить,
улыбнуться заставить людей…
В каждом слове твоём –
блеск и лёгкость январской
снежинки,
Шелест трав.
Их дожди-шалуны теребят.
Ты ушёл.
В сердце боль.
Но стихи твои живы.
И сегодня мы видим и слышим тебя…
Разговор с другом-поэтом
Как же так получилось, Саша,
Что по жизни идя победно,
Ты причислил себя к отставшим,
И тебя засосала бездна…
Ты на землю пришёл для песен.
Показать красоту земную.
Рассказать, как в глубинах леса
Под сугробами мхи зимуют.
Как по осени их брусника
Покрывает узором алым.
Чтоб кукушка – колдунья-птица
Тебе ритмы накуковала.
Ты пришёл, чтоб цвели берёзы,
К облакам поднимались сосны.
И чтоб, падая в травы, звёзды
Превращались в цветы и росы…
…По лугам – хоровод ромашек,
Мир от солнца и песен тесен…
Где ты, Саша?
Откликнись, Саша!
…Шёпот листьев и ветра:
– Здесь я…
Сегодня мы знакомим вас со стихами Александра Колумбина, сохранёнными его сёстрами Татьяной и Полиной и переданными чутким, отзывчивым, добрым и щедрым человеком – землячкой, черновчанкой, подругой его сестёр Еленой Викторовной Грищёвой. Спасибо вам, уважаемые женщины! Большое спасибо!
Борис Макаров,
член Союзов писателей и журналистов
России, заслуженный работник
культуры РФ и Агинского
Бурятского округа, Почётный
гражданин Читинской области
Александр Колумбин
Всё это жизнь моя и ваша
I.
Я тебе расскажу о снах:
Снится зимней берёзе весна,
Рыбаку – дергун-поплавок,
А поэту – стихи его.
Снится майский девчонке букет,
А студенту – счастливый билет,
Снится мальчику космодром,
Снится плотнику новый дом.
Снится юность вдове пожилой,
Пчеловоду – соты в меду,
Снится матери сын живой,
В сорок первом погибший году.
Но бывает такая ночь,
Когда всем нам снится одно,
От которого спать невмочь,
От которого нечем дышать,
От которого не убежать.
Чёрный пепел, как чёрный снег,
С шумом рушатся города,
Дети корчатся на огне,
В реках красных кипит вода.
Да, бывает такая ночь,
Когда всем нам снится одно,
Когда всем нам снится одно,
От которого спать невмочь.
О, с каким наслажденьем тогда
Мы встречаем наш новый день,
Как свежа из-под крана вода,
Как приятны улыбки людей.
Как мы рады, светлы и добры,
Открывая друг в друге миры.
И с какою открытой душой
Доверяемся дружбе людской.
II.
Хорошо бы по июлю
Набродиться в поле всласть
И упасть в траву такую,
Чтоб над головой сошлась.
Спать с ромашками в соседстве,
Из студёных пить криниц,
И в пустующее сердце
Напустить цветов и птиц!
Лугами, лесом пробираться,
Чтоб на тропинке за холмом
В тумане белом затеряться,
Как будто в кринке с молоком.
До сердца самого продрогши,
Чутьём отыскивая путь,
В конце концов спуститься к Прокше,
Воды хрустальной зачерпнуть.
На месте, выбранном заране,
Рюкзак наотмашь скинув с плеч,
За пять минут костёр сварганить,
На лапник хрустнувший прилечь.
И, лето вспоминая, слушать,
Как над тобою, зол и мал,
Пищит, выматывая душу,
Какой-то чокнутый комар.
Как, ночью ранена навылет,
Храпит земля без задних ног,
И, что-то выговорить силясь,
Бормочет чёрный котелок.
III.
Сквозь белый лес плетутся сани;
Нависли ёлки-терема.
И изумлёнными глазами
Гляжу я на тебя, зима.
Иль я черствею неуклонно,
И холод есть в моей крови,
Но что ни год, то протяжённей
Седые месяцы твои.
Всё нестерпимей, всё острее
Твои морозы, и не зря
Принадлежит душа апрелю
Уже в начале декабря.
Слепит глаза твоё сиянье,
С трудом бормочутся стихи…
Иль ты дана мне в наказанье
За те, весенние, грехи.
IV.
Заря прогорела, как порох,
Догасла скупым перламутром.
И дождь опустился на город
В минуту меж ночью и утром.
Он вынул дешёвую скрипку,
И рядом с ним всё замолчало,
И стало всё мокрым и зыбким,
И звучным, и чётким всё стало.
И чмокали капли безгубо
Деревьев простёртые длани,
И всласть водосточные трубы
Рыдали в подножиях зданий.
Жила соловьиная трель в них,
А в трели – мажорная нота.
Вступал в Кострому понедельник,
А мне всё казалось: суббота.
V.
Минувшей ночью, необычно длинной,
Не трепыхались бабочки на шторах.
А ночью поливальные машины
В последний раз объехали наш город.
И было это утро разноцветным,
Багряно-жёлтым и зелёным малость,
Оно справляло проводины лету,
Ему бы плакать, а оно смеялось.
И ты смеялась, голову забросив,
Лицо подставив ливню тёплых листьев…
Спасти бы от забвенья эту осень
Посредством акварели бы и кисти!
VI.
Какой стоит молоденький сентябрь,
Легко ослепнуть от обилья света.
И листья вверх тормашками летят,
Без парашютов спрыгивая с веток.
Ну что с них взять! Летят во весь опор
И падают, где надо и не надо.
Засыпан сад. По грудь завален двор.
А дворники не любят листопада.
Диковинной расцветки не щадя
И коммунальной следуя науке,
Они их по утрам на площадях
Сжигают, грея зябнущие руки.
VII.
В это утро осталась ты дома.
Хочешь, сказку тебе расскажу!
Вот в заснеженный лес, как в хоромы,
Я на лыжах скрипучих вхожу.
Под охапками снега пригнулись
Ветки, звонкие как стекло,
Спят тяжёлые сосны, хмурясь,
Но просторно в лесу и светло.
Солнце красное высветить радо
Глубину непролазных чащоб.
И как тысячи крохотных радуг
На опушке сияет сугроб.
Падь как будто присыпана мелом.
Ни души: ни зверья, ни людей.
И единственно чёрный на белом
Закипает, дымится ручей.
Ледяные незыблемы груды,
Но кусок отломил я с трудом.
В сто каратов алмаз этот чудный
На крыльце я оставил твоём.
—
Берёзы, как длинные свечи,
В алмазных наплывах и без,
Засыпанный снегом по пояс,
Стоит караваевский лес.
Какая крадётся луна там
Без хруста по веткам, по пням.
Дымится сугроб полосатый,
Сияет, аж больно глазам.
Мороз всё нахрапистей, злее,
Он руки ломает сосне.
И пляшут три зайца под нею,
Два белых, а третий – как снег.
Как лыжи скрипят по сугробу,
Как стонут поленья в дыму!
Последний столичный автобус
Увозит тебя в Кострому.
Ты дома. Разделся, разулся,
Ты чай кипятишь, а душа
Осталась. Стоит среди леса,
Предчувствием сказки дыша.
VIII.
Не напрасно трава шелестела,
Не напрасно шептала лоза.
На зелёную падь налетела
Из-за гор голубая гроза.
Били молнии ярко и грозно,
Аж бросало черёмуху в дрожь,
Торопились мохнатые сосны
На иголки нанизывать дождь.
Ветки стукались мокро и тяжко.
Видел заяц в косматом дыму,
Как головкой душистой ромашка
Быстро-быстро кивала ему.
И казалось: из синего плена
Кто-то крикнул на тропку, вперёд:
— Нынче будет грибов по колена,
Будет ягоды невпроворот!
IX.
Уж небо черней железа,
А тучи лезут и лезут.
Вот первые капли крупно
Ударили в пни, как в бубны.
Кузнечик с намокшей скрипкой
Смычок под мышку – и скрылся.
Дрожит трава молодая,
Под ливнем спину сгибая.
И как сумасшедший, молча
Звенит, звенит колокольчик.
Х.
На заплаканные окна
Из-за чёрных рваных туч
Лёг, обрадовано охнув,
Луч, весёлый длинный луч.
Зачарованно глядела
Сосен тёмная гурьба,
Как от счастья чуть не пела
Деревянная изба.
XI.
Мне будет неловко и грустно,
Но я ничего не скажу
И утром на синий автобус
До моста тебя провожу.
— Уехала? – спросит хозяйка.
Отвечу: Уехала, мать.
И сяду за столик к окошку
Тетради свои проверять.
А ночью приснится твой голос
И милый смеющийся рот.
И с улицы в ящик для писем
Берёзовый лист упадёт.
XII.
На длинных лыжах – в спящий лес.
Хрустящий луг – и лес за ним.
И звёзд нападало с небес
Под лыжи мне. А ты с другим.
По чёрным пням наперерез
И соснам, как зима седым
Влетаю птицей в спящий лес,
Бужу его. А ты с другим!
XIII.
Вовсю декабрь. На стёклах на оконных
Оцепенел серебряный олень.
А ты с утра на лыжах просмолённых
Уходишь за нагнувшийся плетень.
В лесу на тропах от деревьев сонных
Глубокая и голубая тень.
Грустит шиповник на пушистых склонах,
И пни в папахах белых набекрень.
А на полях, к зиме приговорённых,
Торчат дымки окрестных деревень.
И снег сверкает, как зрачки влюблённых.
Смешно грустить
в короткий зимний день!
—
Шло небо вниз. Такими хлопьями
Несло такую благодать,
Так было радостно сугроб ему
На дымный город опускать.
Дома сияли, будто лето им
И дождь. Потом по одному
Со всеми шумами и свистами
Бесследно канули во тьму.
И мы с тобой под белым кружевом
Одни остались на земле,
Как водолазы неуклюжие
На затонувшем корабле.
XIV.
И ливни, и скрип полозьев,
И дали в сиреневой хмари,
И грузди милы, и гроздья,
И всё, что земля нам дарит.
Ты словом её не обидишь,
Прекрасна она, где ни ступишь,
Но эти глаза увидишь –
И даже небо разлюбишь.
Устами, сухими от жажды,
Ты будешь искать их, мучась,
И сад тебе станет пустыней,
И горькою ношей – участь.
Но вот они – и всё проще:
Снег хрустче, тенистей роща,
И ноша не давит на плечи,
И дальняя даль недалече.
XV.
На редкость приятная штука –
Вдыхая туман и росу,
Бродить и кого-то аукать
В зелёном и свежем лесу.
И слушая ключиков трели,
Снимать паутину с лица.
И верить разлапистым елям,
Что лету не будет конца.
XVI.
Ах, дождь! Он на всякие штуки мастак.
С утра поселился в саду суматошном,
Полощет листву озорно и тревожно,
Как будто Шопена играет с листа.
Такие на свете развёл чудеса:
Стрижом щебетнёт – на исходе-то лета,
А с близкого неба, с балконов и веток
Всё прыгает в лужи весёлый десант.
Вдоль улиц метёт водяная пурга,
И редкий прохожий
под зонтиком стынет,
А ветер накружится, в стену как двинет,
И дом деревянный гудит, как орган.
Он падает сверху, кружится в кустах,
Талантливый мастер,
маэстро безбожный,
Он треплет листву озорно и тревожно,
Как будто Шопена играет с листа.
Илье Михайловичу Лаврову
XVII.
Вот оно, самое лучшее!
Позднего поезда стук,
Тёплое небо в тучах,
В спутанных травах луг.
Белых берёз хороводы,
Горстка вечерних огней,
Запах полыни и мёда
С тёмных густых полей.
Сёла, луга, остожья,
Пастбища, реки, плеса.
И впереди всё то же:
Путь и леса, леса.
Вот они, без которых
Жизненный путь нелеп.
И без которых горек
Чёрный насущный хлеб.
XVIII.
Скудный ветер обещает стужу.
С мокрых сопок – запах чабреца.
И, зайдя по щиколотки в лужу,
Дождь стоит у моего крыльца.
Капельки в бровях его гнездятся,
Глина поналипла к сапогам…
Вот сейчас оденусь и шататься
Вместе с ним отправлюсь по лугам.
Юнию Семёновичу Гольдману
XIX.
Ах, как мало надобно для счастья!
Без плаща, с корзиной да ножом
К каждому листочку наклоняться,
День-деньской кружа в бору сыром.
Так, чтоб про табак не вспоминалось,
Чтоб под вечер на тропе к ключу
Не свинцом, а золотом усталость
Пригибала голову к плечу.
Чтоб потом, под пенье дождевое,
Засыпая в сумерках избы,
Видеть разрывающие хвою
Рыжие осенние грибы.
XX.
Под плодами стонут яблони,
С криком тянут к югу птицы,
И в окно рукой озяблою
Одиночество стучится.
Отвергая его начисто,
Мы с тобой не унываем,
Хоть в нелёгком этом качестве
Как ни странно, проживаем.
А в любови так уж водится:
Мало счастья, несомненно,
У кого она находится
На другом конце Вселенной…
По своей воздушной лесенке
Ночь на землю опустилась.
И придумал эту песенку
Я, чтоб легче нам грустилось.
Вот когда зимою белою
Станет очень уж тоскливо,
Ты к окну заиндевелому
Подойди неторопливо.
Пусть протягивает полосы
Млечный Путь сквозь ночь пустую,
Ты начни её вполголоса,
Эту песенку простую.
В ней журчат ручьи весенние,
В ней живут, тревог не зная,
Рук твоих прикосновение,
Дождь и радуга сквозная.
Между строчек в ней рассказано
Всё, что есть, и всё, что было:
Как тебя, печальноглазую,
Сердце навек полюбило.
Как в судьбе моей изменчивой –
Не клялась, не зарекалась –
Золотая моя женщина,
Ты взяла и состоялась.
XXI.
Ни границ, ни запретов, ни стен.
Не звала, не клялась, не божилась,
Ничего не просила взамен,
Лишь себя подарила, как милость.
Но на вздыбленных чувств крутизне,
Чтоб души не теряли мы оба,
По-грузински и русски ты мне
Объяснила, что значит цацлоба.
И кофейного цвета сосок
Окунувши в бокал с цинандали,
Я, целуя, до сердца продрог
От чудесной и острой печали.
И в мерцании радужном плеч
Всё смешалось: и губы, и взоры,
И своя, и грузинская речь,
И бездонное небо, и горы…
* Цацлоба – древний грузинский обычай интимного общения
с женщиной, исключающий половые сношения.
XXII.
Постойте, ребята! Куда вы?
Такой вот нездешний народ!
— Туристы! – ответит лукаво
И зраком весёлым сверкнёт.
Но отдых ты любишь за краткость
И дымный ночлег – за простор.
И импортной рыжей палатки
В момент опадает шатёр.
Из Курской в Читинскую область,
Кнутом проливаясь, как чёрт,
Он гонит, отринув осёдлость,
Душевный и прочий комфорт…
Наутро нахмурю я брови,
Не помня, что видел во сне.
Цыганская капелька крови
Вскипает и ходит во мне.
Души и Вселенной безмерность,
И солнце, и пыль в бороде,
И древняя мудрая верность
Дороге, траве и воде…
Весь день с затаённой улыбкой
Брожу и брожу у ворот,
И старою дедовой скрипкой
Душа под сурдинку поёт.
XXIII.
Кос твоих златая шапка,
Взгляд прямой, отнюдь не кроткий…
Мне бы взять тебя в охапку,
Унести на берег, в лодку.
Вёсла лёгкие приладя,
Плыть по заводям зелёным,
Снова стать хотя бы на день
И любимым, и влюблённым.
В счастье близкое поверив,
Черканув о гальку днищем,
Лодку вытащить на берег,
Где лесные птицы свищут.
Там бы, страсти не переча,
Лечь с тобой в траву густую,
Молодые твои плечи
Обнимая и целуя…
А потом уже, с устатку,
Выбрать место, где погуще,
И разбить свою палатку
Под черёмуховой кущей.
XXIV.
Слова родного языка возьми,
Как угольки, их бережно потрогай.
С какою болью и с какой тревогой
Коснёшься ты простого слова: мир.
Мир на планете… Но какой ценой!
Мне кажется, что выстрелы не смолкли,
Что с той войны последней мировой
Ещё летят к нам пули и осколки.
И всё прицельней беспощадный бой,
Хотя разрывов и не слышно, вроде,
Но что ни день –
в бессрочный отпуск свой
От нас с тобой фронтовики уходят.
Они уходят в свой последний путь,
В далёкие межзвёздные скитанья,
Но даже там им некогда вздохнуть –
Иначе б пошатнулось мирозданье.
Они за нами наблюдают в ночь
И в ясный день, когда нам их не видно.
И, мёртвым, им не больно и не стыдно,
А нам своей тоски не превозмочь…
Слова родного языка возьми,
Как угольки, их бережно потрогай.
С какой надеждой и с какой тревогой
Коснёшься ты простого слова: мир.
г. Чита, 7 января 1983 года
Все материалы рубрики "Золотой фонд" земли Даурской"
«Читинское обозрение»
№22 (1454) // 31.05.2017 г.
0 комментариев