Нашему знаменитому земляку — народному артисту России, почётному гражданину Забайкалья, бессменному президенту Забайкальского международного фестиваля Александру Михайлову 5 октября этого года исполняется восемьдесят лет. В ближайшее время увидит свет автобиографическая книга (12+) Александра Михайловича, отдельные главы из которой мы публикуем в нашей газете.

Я рос в прекрасном и суровом крае — Забайкалье. Какие там бывают метели, морозы! Бежишь утром в школу — стужа до костей пробирает, птицы падают с проводов от холода. Я их подбираю и засовываю за пазуху — сколько наберётся. Пока до школы добегу, птички отогреются, зайду в класс — разлетаются во все стороны.

Дети смеются, а учитель ругает:

— Михайлов, опять воробьёв с собой притащил! Будешь мне после уроков пол мыть!

Бывало, в наказание выгоняли из класса в холодный коридор. Это зимой. А из летних воспоминаний память достаёт из «кармана» горькие ароматы забайкальской степи.

Зной, солнце клонится к горизонту, горит в лучах красная саранка. Больше всего на свете я любил вечернее время у костра, то мгновение, когда тишина начинала перетекать в звуки гитары и протяжное многоголосие грустной цыганской песни.

Первые четыре года жизни я провёл в поселке Цугольский Дацан Могойтуйского района Агинского Бурятского округа, куда меня привезли родители сразу после рождения на станции Безречной. В те годы это был Семьдесят седьмой разъезд. На станцию Степь мы уехали с мамой одни, без отца, после того, как родители развелись. Гражданское население в посёлке работало на военный аэродром, мама устроилась в столовую для лётчиков, трудилась с утра до ночи, а я был предоставлен самому себе и летом часто сбегал в степь, в табор, с моим другом цыганом Петькой.

О вольном счастье в степи

Байкальские цыгане приходили к нам в посёлок Степь ярким, многоцветным, шумным табором: одни, недолго погостив, катились на телегах дальше, единицы оставались.

По соседству с нами жил оседлый цыган-сапожник, глава большой семьи. Вечером соседи собирались во дворе с гитарами и долго, до глубокой ночи, пели. Сначала я молча слушал, наслаждался мелодиями, а потом стал потихоньку подпевать. Так всю жизнь и восхищаюсь цыганской песней, в которой, как в русской, столько всего намешано — веселья, грусти, слёз.

Соседа звали Степаном Михайловым, к моей маме и однофамилице Степаниде Наумовне Михайловой он относился с большим почтением: по-стариковски любил, уважал за сильный, прямой характер, за то, что умела выживать в любых условиях. В семье сапожника росла внучка, редкой красоты девчонка по имени Дарья. Даша Михайлова, моя первая детская любовь.

Летом цыгане селились табором в степи. Я у них на каникулах неделями пропадал, сбегал из дома. Мама переживала, а Степан говорил:

— Не трогай Саньку, пусть поживёт на воле. И не беспокойся, никто твоего мальца не тронет.

С цыганами в степи я был счастлив. Всё меня поражало: и скачки на конях, и пляски, и пение, и горячие нравы. Иногда вспыхивали ссоры, тогда вмешивался старший в таборе, и споры прекращались, молодёжь подчинялась ему беспрекословно. Наблюдал, с каким уважением относятся цыгане к отцу, матери, женщине. А как лились песни в поле под темнеющим небом, какие голоса! Разве такое забудешь…

Рассаживаются цыгане вокруг костра, и душа замирает — вот она, красота! Зазвенела струна, тихо запела цыганка, вплетаются в мелодию голоса подруг, ширится многоголосие:

Ой, не будите тумэ ман молодого,
Ой, пока солнышко ромалэ не взойдёт.
Ааай, оооой люба, дай люли чаче да нэй,
Ой, пока солнышко ромалэ не взойдёт…

Боже, как было хорошо, какая светлая грусть летела над полем! Нет, не зря любили цыган все наши классики — и Пушкин, и Достоевский, и Толстой, и Лесков. Цыгане сохранили связь с природой, своими песнями, музыкой мощно поднимают на поверхность из глубин чувство первозданной красоты мира, завораживая сердца. Мальчишкой я чувствовал эту тайну, был сопричастен ей.

Много лет спустя, снимаясь в картине «Очарованный странник» по повести Николая Семёновича Лескова, я снова соприкоснулся с темой цыганской культуры, снимался и в других фильмах с артистами-цыганами: Колей Сергиенко в картине «Меня ждут на земле», Димой Бузылевым-Крэцо в фильме «Мужики!..» С Колей Эрденко мы вместе учились в Дальневосточном институте культуры. Каждая такая встреча напоминала мне о вольном счастье в степи, о детстве.

Память сквозь века

Корни моих предков-старообрядцев — в самом западном уголке Забайкальского края, неподалёку от границы с Бурятией и Монголией, в селе Урлук, у реки Чикой Красночикойского района. Там родилась мама.

После Никонианского раскола старообрядцы ушли в Польшу, но при Екатерине II и разделе территории польско-литовского государства между Пруссией, Россией и Габсбургской монархией прапрадедов, не принявших реформы Никона, выслали в Сибирь. Старообрядцев гнали под охраной через всю страну в Забайкалье и Восточную Сибирь со всем нажитым скарбом. Их называли семейскими — высылали в Сибирь целыми семьями. Шли к месту высылки годами, делали остановки, чтобы добыть пропитание. Засеивали поля скороспелыми злаками, собирали урожай и кормили не только себя, но и своих охранников.

Потомки тех старообрядцев смогли сохранить себя, адаптировались в новых условиях и вере своей не изменяют — крестятся двумя перстами, дважды возглашают «аллилуйя» во время пения в честь Святой Троицы и крестный ход совершают по движению солнца, а не против, как в традиции официального православия. Держатся люди — не спиваются, воспитывают детей, сохраняют язык, певческую культуру. Приезжаю в село предков — бабушки достают из сундуков нарядные платья, поют, угощают вкуснейшими блинами, каких не пекут нигде в Сибири.

Мои предки — из таких людей. Прадед и прабабка, Тимофей Ксенофонтович и Александра Александровна, в девичестве носившая фамилию Овчинникова, из-за старообрядческой веры не стали венчаться в урлукской церкви. Заключили церковный брак в 1870 году в нижне-нарымской единоверческой. Сохранились сведения о том, что у них было пятеро детей: четыре дочери и сын Наум. В начале двадцатого века Урлук был огромной, образовавшейся из нескольких слобод, деревней, где жили почти шестьдесят семей Михайловых. Наум Михайлов женился в 1901 году, когда ему было двадцать три года. Избранницей стала 21-летняя Феодосья, дочь крестьянина-старообрядца Иллариона Верхушина. Венчали молодых 9 ноября в урлукской Пророко-Ильинской церкви. Прожил Наум Михайлов недолго, ушёл из жизни 17 марта 1921 года, оставив жену с дочерьми Нинилой, Натальей и Стефанидой. Ниниле в 1923 году было восемнадцать лет, Наталье одиннадцать, а маленькой Стеше, моей будущей маме, — всего девять. Бабушка воспитывала детей одна.

На месте нашего родового дома остались только камни, но рядом сохранилась большая лиственница: дереву не один век. Видела она, как рождались на свет, росли, жили и умирали мои прабабушки и прадедушки. Однажды, побывав на святом для себя месте, сорвал три засохших хвойных лапника с лиственницы, завернул их в газету, привёз в Москву и поставил дома в вазу. Прошло какое-то время, в середине весны открываю штору, гляжу, а сухие веточки зазеленели, ожили. Оказывается, моя супруга Ксения подливала в вазу воду, а я и не знал. Что со мной было! Спазм в горле, чуть на колени не встал от восторга.

Продолжение следует.

Все материалы рубрики «Читаем»

Литературная запись
Елены Алёшкиной
Фото из архива
Александра Михайлова
«Читинское обозрение»
№39 (1835) // 25.09.2024 г.

Вернуться на главную страницу