Часть I
Часть II

Нашему знаменитому земляку — народному артисту России, почётному гражданину Забайкалья, бессменному президенту Забайкальского международного кинофестиваля Александру Михайлову 5 октября этого года исполнилось восемьдесят лет. В ближайшее время увидит свет автобиографическая книга (12+) Александра Яковлевича, отдельные главы из которой мы публикуем в нашей газете.

Жили три брата. Мой отец, младший, Яков, средний Саша, Архип — старший. Дядя Архип был богатырём двухметрового роста. Однажды старший брат перегонял лошадей из одного посёлка в другой, вёл четырёх гнедых по первому снегу. Напала стая волков, началась схватка. Одну лошадь дядя Архип не смог отбить, волки её сразу загрызли, за вторую стал бороться и в драке вожаку пасть руками разорвал. Другой волчара успел вцепиться сзади в шею дяди. На его беду зверь оказался бешеным.

Случилось всё недалеко от жилья, прибежал народ с криками, батогами, мотыгами и волков разогнал. Архипа полуживым отвезли в районную больницу. С трудом, но дядя оклемался: месяца через два встал на ноги. И его брат Саша на радостях, что Архип выжил, достал бутылку самогона, через забор перелез на территорию больницы, и там они с братом выпили. А пить-то Архипу нельзя, лечили сильными препаратами. И он на глазах у дяди Саши умер.

Выходит, что от волков богатырь Архип смог спастись, а от брата родного с бутылкой — нет. С тех пор мой отец и Саша стали заклятыми врагами, никак отец не мог простить, что средний брат погубил старшего.

Богатырская сила даётся многим нашим людям, а теряется она часто легко, бездумно. Не благоговеет перед этим даром ни тот, кто им обладает, ни его близкие. Плохо собой и родными подчас распоряжаемся. Без толку, без смысла. Искренний порыв для нас — первое дело, а вот мудрая, осмысленная забота друг о друге — на второй план уходит. И в гибельную тоску, кручину, а за ней и в пьянство легко впадаем. От этого все беды.

Мало мне отец успел о своей жизни рассказать, мало мы общались, но успели друг друга полюбить. Писали друг другу письма до самой его смерти. Отец мне — родной человек, я был ему дорог и знал об этом. Телевизионные программы с моим участием, фильмы, в которых снимался, папа никогда не пропускал. Хранил вырезки материалов обо мне, вышедших в журнале «Советский экран», и, не дожидаясь, когда моя картина пойдёт в сельском клубе Шишкино, ехал на автобусе утренним рейсом в Читу, смотрел фильм в кинотеатре «Родина». Да по нескольку сеансов подряд. Отца билетёры знали по имени-отчеству и разрешали смотреть картины сына, артиста Александра Михайлова, бесплатно.

Папа ушёл из жизни, когда ему исполнилось восемьдесят три года. На похороны приехать не мог — болел тогда, лежал в больнице. Побывал в его доме на годовщину, забрал на память отцовский столярный инструмент, навестил погост. Посидели с его друзьями, поговорили, помянули по русскому обычаю. С 2011 года, после того, как в Чите стартовал Первый Забайкальский международный кинофестиваль, я каждый год в начале лета бываю на родине. И всегда после торжеств, связанных с событием, еду в Шишкино, навещаю могилу отца.

Мой дед Николай по отцовской линии — из донских казаков, высланных в своё время в Забайкалье, принадлежал Белой гвардии, но в Харбин, как многие его товарищи, не ушёл из-за ранения. Дед Наум, отец матери, воевал на стороне Красной Армии.

О дедушке и бабушке по материнской линии знаю мало, а вот деда Николая помню хорошо. Он меня и маму, свою невестку, очень любил. Даже после того, как родители расстались, мы с бабушкой и дедушкой не потеряли связь: мама, уезжая на заработки, оставляла меня в семье деда. Помню, сидим на крыльце дома, солнце уже зашло, тепло, уютно. Дед прижал меня к себе и говорит:

— Люби её, Шурка.
— Кого, дед?
— Люби Россию. Если понадобится, отдай за неё жизнь. Сердце отдай людям. Душу — Господу Богу. А честь — сохрани себе. И никому её не отдавай.
— Что такое душа?
— Как тебе объяснить… Вот, видишь ты человека — и тянет к нему. Про таких говорят: какой душевный человек, родной, душе близкий. Она даже плакать может — душа-то.
— А слёзы — это тоже душа?
— И слёзы, и смех, и страдания, и жалость — это всё душа.
— Мне маму жалко, она устаёт очень. Тебя жалко — кашляешь, куришь много. Но с тобой мне хорошо и плакать не хочется.

Дед обнял меня крепко и тихо, как будто про себя, сказал:

— Береги её… И маму тоже береги!

Это был наш последний разговор.

Шли годы, я вспоминал эту заповедь, но только со временем осознал её великое значение. Кто знает, может, завет всегда так передавался в нашем роду от старого, уходящего из жизни, к молодому, кому жить на этой земле. Судьба строится по кирпичику. Такой мощный, такой крепкий фундамент был заложен проповедью моего деда, что никто и ничто меня с него сбить не в силах. Что бы ни было, я твёрдо стою на земле, и с годами это чувство основ, чувство моей Родины, только сильнее.

Мама… Как тяжело мы с ней жили. Моё детство пришлось на послевоенные годы. Люди буквально умирали от голода. Не выжила и моя старшая сестра Альбина. Она ушла из жизни до моего рождения, в раннем детстве. Мама про сестру не рассказывала, вообще такие вещи не вспоминала никогда, и я старался не задавать вопросов. Это была самая больная тема — голод, смерть ребёнка.

Мы с мамой выносили кастрюли с едой и ставили на скамейку у дома. Шли люди в поисках хлеба, присаживались у чужих домов на лавочки, ели, крестились, благодарили. Мама мне внушала: как бы тебе ни было плохо, всегда где-то есть люди, которым в тысячу раз хуже. Её слова, оставшиеся в памяти, помогают не сосредотачиваться на личных проблемах, а помнить о других, о том, как тяжело приходится страдающему от болезни или голода человеку. Таких людей на Земле во все времена немало. Меня в детстве от голода спасали мама и знакомая бурятская женщина по имени Надя, которая носила в наш посёлок молоко на продажу. Как-то увидела, что меня, очень худого, сильный ветер с ног валит. Пришла к маме:

— Степанида, твой Шурка совсем худой, помрёт, однако. Можно я буду носить вам молоко, что от продажи останется? Денег не надо.

И приносила. Мне стали кашу на молоке варить почаще и откормили маленько. Мама работала по двадцать часов в сутки, поэтому я рос самостоятельным: найду что-то в доме перекусить — и бегу с ребятишками на реку Онон купаться. Замечательная река. Сейчас приезжаю, вижу — Онон всё мелеет, а это была мощная, полноводная река.

Жили мы с мамой в землянке, монашеской келье. Маленькое помещение три на три метра, топчан, печурка, сенцы, столик. Эта келья до сих пор существует, её буряты, мои поклонники, берегут, печку топят. В пятидесяти метрах от нашей кельи — Цугольский Дацан, буддийский монастырь, которому более двухсот лет.

У меня в Цуголе сотка земли. Приезжаю, разуваюсь, хожу босиком. Там такая энергетика! Она меня подпитывает, всегда чувствую внутренний трепет от того, что снова вернулся в мою земляночку. Прилечу на кинофестиваль в Читу — и в Цугол. Смотрю — какое же бедное, нищее жилище моего детства, но на какой удивительной земле оно стояло и стоит до сих пор!

Окончание следует.

Все материалы рубрики «Читаем»

Литературная запись
Елены Алёшкиной
Фото из архива
Александра Михайлова
«Читинское обозрение»
№42 (1838) // 16.10.2024 г.

Вернуться на главную страницу