После возвращения из ДНР, где я оказался так же неожиданно, как и уехал оттуда, мне казалось, что о военных врачах я напишу легко и быстро. Но чем больше времени проходило, тем больше вопросов ставила командировка в Донецкую народную республику. Полтора года эти люди – в белых бушлатах, а не халатах – штопали и перевязывали парней, вставших на защиту своей земли и своих родных…
Всю дорогу из Донецка до Москвы я вспоминал госпиталь, у ворот которого встретил высокого бородатого ополченца с автоматом и «дядю Мишу», как прозвали бойцы заведующего хирургическим отделением реабилитационно-восстановительного лечения Андрея Валерьевича Полежая, и его грустную фразу: «К сожалению, это всё, что осталось от нашего военного госпиталя».
Госпиталя нет с 6 декабря 2015-го. Какая-то «умная голова» решила его расформировать. Теперь вместо него есть Донецкое клиническое территориальное объединение. Сейчас Первый военный госпиталь имени святителя Луки Войно-Ясенецкого существует только виртуально. На его странице в Интернете натыкаешься на девиз военных медиков: «Обслуживать грубых – выдержанно, обидчивых – тактично, щепетильных – деликатно, нетерпеливых – терпеливо, стеснительных – заботливо, раздражительных – предупредительно».
Поразил один из постов, который привожу в сокращённом варианте: «Ну, вот и всё, товарищи. Чуда не случилось… Сегодня состоялось торжественное закрытие. Вы не увидите в официальных новостях видео, не увидите фотографий в газетах. Власти сделали всё тихо и без шума, как и многие другие свои делишки. Итак, здание возвращается к «законной хозяйке». Теперь в здании будет какой-то там центр, где старым шлюхам станут разглаживать морщины, а богатым папикам – сгонять жирок. Ну, и прочие нужные и важные процедуры. А раненых уже перевели в какую-то бомжарню. Созванивались с ними – лечение, питание и отношение тамошних врачей оставляют желать лучшего…».
Жёстко, но после того, что я узнал о госпитале от военных врачей, я бы написал ещё жёстче – слишком высокую цену заплатили бойцы и военные медики за право работать в военном госпитале, и слишком серьёзный статус был у этого лечебного учреждения, который неназванные личности запросто отправили за штат.
– Что о себе рассказать? Зовут меня Андрей Валерьевич, фамилия Полежай. Заведую хирургическим отделением реабилитационно-восстановительного лечения. Из госпиталя со мной сюда ещё три военврача перешли. Теперь наш бывший теперь уже госпиталь называется Донецкое клиническое территориальное объединение. Место, где мы с вами находимся, это – кабинет приёма хирурга и травматолога. Обслуживаем мы сейчас, в основном, пострадавших во время боевых действий. То есть, основная масса пациентов – это военнослужащие, которым мы устраняем последствия травм и ранений. Ну, и гражданские обращаются.
В это время в кабинет Андрея Валерьевича вошёл тот самый высокий бородатый ополченец с автоматом, которого я встретил у ворот госпиталя. К моему удивлению, ополченцем оказался начальник первого военного госпиталя – «Эстет». «Эстет» – это для своих, а для прочих – Владимир Валентинович.
– Вообще, у истоков госпиталя стоял Андрей Валерьевич – я пришёл немного позже, по крайней мере, то, что застал я, было готовым сформированным структурным подразделением – полноценным госпиталем легкораненых, который брал на себя довольно крупные функции. Приёмно-сортировочное отделение у нас занималось распределением раненых в централизованные лечебные учреждения, такие как больница Калинина, республиканский травматологический центр. Лёгкие ранения как хирургического, так и терапевтического профиля, мы, как правило, лечили здесь. На тот момент у нас работало два хирургических отделения, каждое на 50 коек и 20-коечное терапевтическое отделение.
– По загрузке это было для вас много, мало?
– Нет, учитывая количество врачей… Единственная сложность была в том, что всё это было сплошной волонтёрской работой. За всё время мы не получали никаких преференций или денежных вознаграждений. Стабильной зарплаты не было. Всё было на сплошном энтузиазме.
– Как питались?
– Гуманитарная помощь.
– Какой был рабочий график медперсонала?
«Эстет» и «дядя Миша», переглянувшись, иронично улыбнулись в усы. «Эстет» продолжил:
– 24 часа 7 дней в неделю. Мы здесь жили. Раненые приходили круглосуточно. Была масса больниц, которые занимались гражданским населением. Мы брали на себя специфический контингент – люди военные, люди в форме, люди с оружием…
Специфика военной медицины и гражданской имеет серьёзные различия. Главное в том, что психотип людей, которые выходят из боя и попадают в госпиталь после ранения, резко отличается от психотипа обычных пациентов. Мало того, что это физическая травма, но это ещё и психологическая травма, прежде всего – стрессы, страхи, срывы нервные, неврозы – всё это присутствовало. Некоторые бойцы даже спали с оружием – не могли его из рук выпустить. Приходилось уговаривать, чтобы они осознали, что сейчас находятся в дружественной обстановке в лечебном учреждении на мягкой чистой постели, что они уже не в бою. Это было самое главное, потому что они из боёв выходили неделями, особенно во время первых военных событий.
Разговор с «Эстетом» продолжился:
– Как и чем вы помогали таким бойцам?
– По-разному. И медикаментозно, и реабилитационная служба у нас была налажена. Рефлексотерапия была, массаж, музыколечение, психолог… Да мы сами были психологами. У нас стоял прекрасный аквариум на втором этаже, был святой уголок. К нам раз в неделю приходил батюшка – служил молебны за здравие бойцов, и они восстанавливались. Не было никаких недоразумений, никто не обвинял их в том, что они взяли в руки оружие и начали неугодную власть свергать.
– Неужели были такие обвинения?
– Были. Мне самому не раз говорили: «Ты – русский, ты привёз сюда войну».
– Поговорим о характере повреждений у бойцов. Какие травмы были преимущественно?
– В основном, бойцы поступали с минно-взрывными травмами и с осколочными ранениями. Все операции были непростыми, они шли на мягких тканях в подкожно-жировой клетчатке, коже и костно-мышечной системе. Были ампутации травматического характера – кисти, пальцы уходили, то есть, на момент поступления эти ткани были уже нежизнеспособными, приходилось на месте формировать культи. Это следствие разрывов боеприпасов.
Поскольку эта война – минно-взрывная, то примерно 80% ранений было именно минно-взрывного характера. 20% – пулевых ранений. Минно-взрывную травму можно разделить на чисто осколочные ранения и открытые черепно-мозговые травмы. Мы с передовой в нейрохирургию привозили даже с открытым мозгом бойцов. У некоторых глаза отсутствовали – это так осколки работали. Механизмы действия осколка и пули отличаются. Раневые каналы пули и осколка разные. На выходе осколок вызывает гораздо большую зону поражения. Особенно минные осколки – они очень острые, у них края практически как бритва. Снаряды, воги – там чуть другой характер повреждений.
Если 82-я мина прилетела в помещение, то я до 60 штук осколков из бойца мог выковырять. Остальные он сам вычищал… Это так называемая бризантная травма, когда осколки в виде брызг летят. То есть, идёт не только осколок – там и камень может влететь, и стекло по пути, и фрагменты одежды… Мы как-то статистику проверяли и получилось, что сейчас стало меньше повреждений грудной и брюшной полости.
– Почему?
– Так в «брониках» ребята воюют. Вот это большой плюс. Хоть и матюкаемся мы на них, что тяжёлые, но понимаем, что «броник» зачастую – спасение.
– Сколько людей в сутки принимал госпиталь?
– Были дни, это когда только начинались активные боевые действия, поступающих измеряли КамАЗами, если честно…
«Дядя Миша» включается:
– Первые раненые были во время Славянска – вот оттуда сначала выходили ребята, потом пошёл аэропорт. Значит, здесь у меня в отделении 50 коек было заполнено и в коридоре столько же бойцов лежало.
– Какой была нагрузка?
– Поток был очень большой. Процентов 80 бойцов поступали без какой-либо первичной медицинской помощи и обработки. Кто-то тряпкой перемотан, кто-то бинтом. Бойцов с ожоговыми травмами мы всегда направляли в наш специализированный ожоговый центр.
– Что запомнилось больше всего?
«Эстет» после паузы:
– Запомнилось время, когда мы работали в аэропорту в составе выездной медицинской бригады и в посёлке Спартак. Вот это самые яркие были впечатления. Там был частный сектор – расстрелянный, брошенный. Мы нашли пустой дом, который немного обжили и подготовили под перевязочную…
– Рядом с вами были попадания снарядов?
– Сплошь и рядом. Работали и спали только в бронежилетах.
Горячие дни 2014-го «дядя Миша» вспоминает так:
– Мы по суткам работали. Отмолотила бригада сутки, приезжаешь, снимаешь «броник», халат надеваешь, и потом уже накатывает: «Ё-моё, чё ж было-то за сутки? О.ренеть, чё было!». Страшно всё-таки!
«Эстет», не выпуская из рук «калаш», сдвинул фуражку на затылок и улыбнулся:
– Рассказать вам забавный случай из собственной военной практики?
– Конечно!
– Смеху-то мало. Привезли бойца, который боялся уколов. Поступил он с множественными осколочными ранениями нижних конечностей. Завозим его в перевязочную, и я говорю ему: «Давай мы тебя сейчас аккуратно обезболим, тебе сразу будет хорошо, комфортно…». Я отвернулся, давай набирать буторфанол, и пока я всё готовил, боец начал отползать от меня по полу на руках, чтобы ему только укол не сделали, так он уколов боялся. Потом я бойца всё-таки обезболил, он успокоился…
«Эстет» встаёт, лязгая автоматом:
– Идти надо… Дела…
«Дядя Миша» жмёт коллеге руку: «Ладно, Вовка. Давай… Звони, если что – я на месте постоянно». Дела «Эстета» были действительно неотложными – на следующий день «дядя Миша» и «Эстет» будут хоронить скоропостижно скончавшегося от инфаркта коллегу. Дальше мой разговор пошёл уже с одним «дядей Мишей».
– В чём состояла работа выездных бригад?
– Мы оказывали, как правило, первую медицинскую помощь. Наша задача была довезти бойцов живыми до госпиталя.
– Опишите работу выездной бригады. Что там было, керосинки, свечи, какие-то лампы?
– У нас был генератор дизельный и светомаскировка. В принципе, всё. И наша бригада… Одна из комнат дома была задействована под перевязочную. Был и бензиновый генератор, но он, собака, бензина жрал, и мы воспользовались дизельным. В принципе, нам его мощности с головой хватало, плюс соседи нас питали. Бригада состояла из врача-хирурга, врача-анестезиолога и водителя-санитара. Иногда с нами выезжал фельдшер. И вот эта бригада заступала на сутки. Через сутки приезжала другая бригада, мы менялись, если надо – дозаправлялись. Ребята из ближайшего подразделения постоянно помогали топливом.
– В чём была главная сложность?
– Топливо заправить и успеть отвезти пацанов.
– А поесть, попить, отдохнуть?..
– Не до того было. Я без всякого пафоса говорю. Когда вокруг всё рвётся, когда у тебя на столе пацан, из которого кровь льётся, какие там поесть-поспать.
– Сколько человек у вас получалось в сутки в среднем?
– По-разному. Самый запомнившийся день у меня был – второй день Пасхи в прошлом году, получилось 16 выездов. У нас была скорая помощь – «пыжик» мы её называли. Сложность была в том, что по нам то и дело лупили. И тут спасало только мастерство водителя. Ехали мы тогда очень быстро. За девять минут долетали.
– Страх был?
– Был, но потом… Тогда просто работа была. Я ведь участник ликвидации Чернобыльской аварии, так что определённый психологический опыт был. В своё время закончил военную кафедру, получил лейтенанта, есть даже девять прыжков… В 2014 году основную массу ополченцев составляли парни, которые уже держали в руках оружие. Это были опытные люди, взрослые, 60-го года, после Афгана, прошедшие горячие точки. Молодые бойцы шли, конечно, но немного. Шли те, которые имели навык обращения с оружием, которые прошли хотя бы срочную службу – советскую армию или украинскую. То есть, приходили люди, которые отличить автомат от пистолета могли.
– Ошибусь ли я, если скажу, что в военное время врач должен уметь не только шить и уколы ставить, но и иметь военную подготовку?
– Да, но у нас есть такие военные врачи, которые не имели никакой военной подготовки, но стали военными врачами…
«Дядя Миша» показывает снимок на стене, на котором он стоит в «броне», каске и камуфляже с автоматом в руках с двумя коллегами в таком же виде:
– Вот травматолог – Нина Алексеевна, а это моя перевязочная сестра Света… Вот так и работали.
– Какой процент в бригадах был женщин и мужчин?
– В нашей выездной бригаде женщина была одна – Света-анестезиолог, остальные были мужики, и несколько раз нам помогало среднее звено – медсёстры.
– С медикаментами проблем не было?
– Слава Богу, Россия помогала: от Калининграда до Дальнего Востока.
– Бывало, что врачи уходили, не выдерживали?
– Было. По разным причинам. Кто-то уехал в Россию, кто-то на Украину. Не буду говорить громко, но я был первый хирург, который пришёл сюда. Госпиталь образовался 6 июня 2014-го года, через неделю я пришёл. И вот эту неделю осколки из пацанов доставали две женщины-гинекологи. Потому что по военному положению любой врач становится хирургом.
– Среди бойцов нытики были?
– Я таких не встречал. Мы на своей земле воюем. Ранения переносили стойко. Они получали медицинскую помощь и снова возвращались на передовую. Мы не могли таких удержать, особенно в 2014-м году. Тогда ещё ни формы не было, ни оружия, ни жратвы толком. Тогда пацаны просто трофеи отвоёвывали… Придёт в госпиталь: «Железку достал?». – «Достал». – «Повязку наложи побольше, и я побежал». Они у меня прямо со стола убегали. Был у нас даже мальчишка один, на момент поступления в госпиталь с ранением он сдавал экзамены в 11 классе. Слава Богу, остался живой. Такие вот бойцы попадались…
– Что происходит с сознанием людей, которые снова уходят на передовую?
– Как сказать… Это не слепая месть. Это любовь к собственной земле, близким, это желание помочь там, где ты можешь хорошо помочь. Вот эти полтора года мы были там, где мы квалифицированно и качественно помогали людям на пять баллов по пятибалльной системе.
– Вы могли бы рассказать про референдум, раз уж мы коснулись темы родной земли?
– Такого количества людей на избирательных участках не помнит никто, тем более за «годы независимости». Причём никто никого не заставлял. Не было никакой агитации практически, просто говорили, что будет референдум. Всё!
– Насколько быстро разошлась информация?
– Да моментально! Конечно, готовились участки, какая-то работа проводилась, но такой агитации, которая бы сбивала с ног, как было во время президентских выборов, такого не было. Была информация минимальная, что будет референдум, что там будет подниматься вопрос о государственности Донбасса. Я в тот день проехал с востока на запад Донецка около 45 км. Так получилось, что я прописан в одном районе, а супруга в другом, и мы голосовали на разных участках. Я такого не помню – это как майская демонстрация была советских времён. Тысячи людей стояли до самого закрытия участков.
– А международные наблюдатели были?
– Были. Всё было соблюдено. Люди брали бюллетени, спокойно заходили, никто никому не мешал. Чётко, терпеливо выстаивали свои очереди… Я таких очередей и не видел, разве что за колбасой когда-то. По всей Донецкой области тогда все проголосовали – за государственность территории. Нет, им не понравилось. Им подавай кровь… Может, всё-таки к госпиталю вернёмся, а то забуду что-нибудь сказать.
– Хорошо. С чего начинался Ваш рабочий день? Как проходил?
– В 8 часов начинались перевязки, операции. Открываешь дверь – ужинают пацаны. О как! Уже вечер. И нету дня. Мы практически не выходили из четырёх стен, только пакеты выставляли с отработанным материалом – это то, что снималось с пацанов, срезалось. Килограммов по 15 пакеты были. И это за световой день только из одной перевязочной. Утилизировалось только отработанного перевязочного материала до 20 кг. За день. Как-то раз, в 14-м году, в июле или в августе, из аэропорта пацана привезли. На перевязке осколки из него достаю, а у него «эфка» в руке и палец в кольце большой. Я ему: «Может, гранатку-то отдашь, зачем она тебе сейчас?». А он: «Это мой талисман, док, не отдам!».
И вот я работаю, осколочки достаю: «А чё не отдашь-то?». – «А я, когда меня накрыло, думал, что «укропы» идут. Сел под дерево и взял гранатку».
Он подорвать хотел себя и противника. Потом увидел, что свои идут, но гранату всё равно не отдал. Так его на стол с этой «эфкой» и привезли – замкнуло пацана. Он так с этой гранатой и лежал в операционной, а потом с ней в палату пошёл – он ходячий был, мы с ним под местной анестезией работали. И только через сутки психолог уговорил его гранату отдать, после чего он её в подсумок положил. Он всё думал, что за ним идёт противник.
Особенно в 14-м году много было пацанов с оружием в госпитале. Их же прямо с поля боя привозили со своим личным оружием. Это потом уже оружейку для бойцов сделали, а поначалу у них стволы прямо под кроватями лежали – пистолеты, автоматы, один даже с пулемётом был. А когда информация прошла, что госпиталь будут обстреливать, сделали бомбоубежища, приготовили всё, и вот пацаны взяли оружие – думали, что атака будет не только с воздуха, но и уличных боёв ожидали. Они хотели госпиталь отстаивать вместе с нами. Некоторые раненые были тяжёлые, но они тоже говорили: «Мы никуда не уйдём ». Пацаны по периметру расположились, а мы работали дальше. Потом отбой дали, слава Богу. А в какой-то момент мы нашли жучок под лестничной клеткой – наводка для миномётов. Так и не вычислили того, кто поставил.
Ещё что врезалось в память? Первый двухсотый, когда его вывезли с передовой. Мы как раз со Спартака переехали на аэропорт и развернули медпункт. Ночь была. И вот привозят с Жебуньков парня. Он на глазах тухнет. Множественные осколочные ранения получил, но жизнь в нём ещё теплилась. Попробовали реанимировать, но кровопотеря массивная была. Вижу – глаза затуманиваются, закрываются… Дыхание тише, тише, тише… Так и ушёл на моих руках. Жалко было парня.
– Бригада хорошая была?
– Сказать хорошая – это ничего не сказать. У нас прекрасная была команда. Света-реаниматолог у нас была умничка – волевая такая женщина. Светлана Валерьевна… То есть, процент того, что бойцов мы довозили живыми с передовой – это, наверное, процентов на 80 была её заслуга.
Показываю на снимок на стене:
– Она?
– Да, это наша Светка. Всё грамотно, правильно делала, на вену сразу уходила… Дело хирургов – кровотечение остановить. Бывало, пацаны неправильно жгут накладывали, и кровотечение продолжалось. В общем, это всё за секунды решалось – осмотр, принятие решения, переналожение жгута и так далее… А Светочка наша уже в машине дорабатывала – держала пацанов на земле: и реанимационные мероприятия, и всё остальное было в момент транспортировки. У нас скорая хорошо была приспособлена под работу с ранеными. Получается, что военной медициной занимался только наш госпиталь. Квалифицированно и очень качественно – это я могу со всей ответственностью сказать.
– Можно утверждать, что работа в военно-полевых условиях подняла Ваш профессиональный уровень?
– Конечно! Ты же осознаёшь, кто ты, куда ты пришёл, где ты находишься и зачем. Поначалу у нас проблема с кадрами была. Врачей просто не было. Дали бегущую строку по телеканалу местному: требуются военные хирурги военному госпиталю. Я тоже пришёл. Я на тот момент проходил в госпитале курс лечения очередной как ликвидатор Чернобыльской аварии. Прихожу к главному врачу, представляюсь: «Хирурги нужны?». Он говорит: «Нужны». Главный врач был мой тёзка – Андрей: «Диплом есть?». – «Есть». – «Стаж сколько, кем?». – «Хирургом больше 20, заведующим – 17 лет». На тот момент я заведовал хирургическим отделением. «Завтра приходи».
Вот тогда я и увидел, что гинекологи оперируют – это сразу меня вышибло. Я о.ренел просто! Один профессор – гинеколог наш донецкий, она как рядовой хирург работала, доставала осколки из пацанов. И вторая гинеколог – обычный ординатор. Причём работали очень качественно – специальность-то хирургическая. Я им настолько тогда благодарен был! Боец один встаёт со стола: «О! Хоть увидел нормального хирурга!». И тот боец мне тогда позывной дал – «дядя Миша».
– А бывали случаи, когда ранило кого-то из медиков?
– У нас, к сожалению, один врач погиб. Снайпер его подстрелил. Прямо в сердце. Причём, врач высоченной категории был. Умничка большой. Он кардиохирургом был в гражданской жизни – Костя Ставинский, царствие небесное. Кардиолог, хирург, кардиореаниматолог… Это был первый погибший наш доктор, и ранена тяжело была медсестра.
– Выжила? Медсестра?
– Да. Сейчас опять на передовой. Я её выходил, а она сбежала от меня. Это просто невозможно остановить…
– Какие особенности военной медицины ярко бросаются в глаза, чего в обычном лечебном учреждении не увидишь?
– Взрывов и стрельбы. Мы стояли на границе «красной» и «жёлтой» зоны.
– Что это за зоны?
– Существуют зоны оказания медицинской помощи по протоколам тактической медицины. И вот там есть «красная», «жёлтая» и «зелёная» зоны. «Зелёная» – та, в которой сейчас мы с вами находимся – тыл, где оказывается квалифицированная медицинская помощь. «Жёлтая» – где стрелковое оружие не достанет, ну, а мины и снаряды – это уже легко. «Красная» – передовая. Передовая от нас на том же Спартак была в 500 метрах. Бывало, что рядом с нами снаряды рвались, и осколки сквозь стены проходили.
– И какие ощущения в тот момент были?
– Никаких. Работали дальше. Взрыв. Боец лежит, а ты его накрываешь своим «броником», то есть собой. Переждали – дальше работаем. Отработали – дальше быстро в машину и передышка. Передышка – это когда между выстрелами доставляешь бойца в лечебное учреждение. И потом следующего лечишь, если привезли.
– Тяжко…
– Нормально. Обычная врачебная работа, только в военное время. Ну, а как вы хотели! Военный врач на передовой! Он должен знать своё дело и просто работать. Я дважды поступал в военно-медицинскую академию в советское время. К сожалению, тогда поступить туда рядовому школьнику было невозможно. Или это происходило очень редко. Через 30 лет я надел военную форму, но уже из гвардии рядового стал гвардии старшим лейтенантом медицинской службы.
– Теперь по работе госпиталя. Что было и к чему пришли?
– Был госпиталь – Первый военный госпиталь Донецкой народной республики имени святителя Луки Войно-Ясенецкого. По тактической медицине он позиционировался как госпиталь легкораненых со сроком лечения до 60 суток с мощностью два хирургических отделения по 50 коек, терапевтических – 20 коек, туда же входила команда выздоравливающих, плюс приёмно-сортировочное отделение, отделение реабилитации. Вот с этим мы и начинали. Анестезиологическая служба была на пять коек. Анестезиологов у нас было пять человек.
– А сейчас что?
– Госпиталя нет. 6 числа 12 месяца 15 года его расформировали. Ровно полтора года он просуществовал. Вместо госпиталя организован дневной стационар оказания медицинской помощи и реабилитации лиц, пострадавших во время боевых действий, и лиц, пострадавших на ЧС, – на 22 дневных койки терапевтических и 20 хирургических дневного пребывания. Из госпиталя здесь работают четыре военврача, два хирурга, врач-травматолог и врач-реабилитолог (иглотерапевт). Я остался приглядывать за военными…
– Какая-то грустинка у вас в голосе…
– Госпиталь оказался не нужен. Есть приказ министерства здравоохранения. Точка. Оказываем помощь, связанную с последствиями травм военных. За это время к нам с последствиями ранений обратились около 2000 пацанов.
– С чем обычно приходят парни?
– Посттравматические невриты, последствия контузий, минно-взрывных травм, невриты, невропатии… Ну, и по старинке пацаны помнят, что в этих стенах раньше находился госпиталь. Они всё равно идут к нам со своими болячками, потому что помнят дорогу сюда, потому что здесь им жизнь спасали, на ноги ставили.
– Правда, что война на Донбассе разделила многие семьи?
– К сожалению. И этот факт никуда не денешь. По убеждениям каждый по-своему решил сделать свой выбор. Вот их выбор, вот – наш.
– Что значит «выбор»? То есть, вы здесь, они там… «Там» – это где?
– Это за линией разграничения.
– Без возможности возвращения?
– Приедут – выгонять не будем. Ради Бога – пусть живут. Такая ситуация здесь у многих.
…К сожалению, интервью, которое, казалось, только начиналось, пришлось заканчивать – докторам нужно было уходить. Не мешавшие беседовать медсёстры, наконец, шумно зашли в кабинет Андрея Валерьевича, и тишину вмиг заполнили смех, шутки и женские разговоры.
Напоследок «дядя Миша» предложил мне фирменный напиток – адаптофит, вещь редкую и очень полезную – натуральный препарат от усталости. Но усталости души чудо-препарат так и не снял – под конец разговора на меня накатило…
Я не был на передовой, но работал в 321-м окружном военном госпитале. Видел разных пацанов и разные ситуации, об одной даже написал в книге «Жизнь СМИшного человека»:
«…Как-то раз Нина пришла из хирургического отделения, где проводила занятия лечебной физкультуры, чернее тучи. Наливая себе чай в сестринской, инструкторша завелась:
– Заниматься он, видите ли, не захотел. Душа у него болит. Да пошёл он, козёл!
Причина ярости Нины выяснилась через несколько минут, когда обиженная инструкторша начала живописать, как один «чеченец» довёл её до срыва. «Чеченец» оказался контрактником Серёгой, которому в Шатое на мине оторвало обе ноги по самый копчик. По сути, у парня не было половины тела и, наверное, полжизни. Когда Нина вошла в палату, Серёга играл с мужиками в карты и курил. На предложение затушить сигарету и «поиграть в мяч» Серёга ответил жёстко, просто послав Нину на три буквы.
Серёга поступил плохо с точки зрения здорового человека, но вполне нормально с точки зрения полного инвалида, которому после Чечни было неохота не то что «в мячик играть», а жить. Единственным желанием молодого ветерана было напиться и забыться. Медным тазом накрылась не только свадьба Серёги с красавицей-невестой, но и его мало-мальское будущее. Самым страшным испытанием для парня было утро. Во сне он гонял с ребятами из своей роты в футбол, забивая голы пустой консервной банкой из-под тушёнки, ходил по осенним городским аллеям, крутил «вертушки» в спортзале, а утром, вынырнув из сна, долго искал свои ноги в складках одеяла. Когда Серёга понимал, что это был снова сон, то долго крыл глухим матом небо и землю, а потом плакал. Странно было Серёге – ноги отрезали, а они болят и чешутся.
…Нина не знала, что такое мины, растяжки и засады. Она честно старалась выполнить свою работу, когда с резинками и мячиком пошла «реабилитировать» ветерана чеченской кампании, а её так же честно послали на х…».
Помню «афганца», которого лечил в ожоговом отделении 1-й городской больницы Читы году в 1994-м. Когда после операции парня привезли в палату, его переклинило – двери освобождённой наркозом памяти выбил тяжёлый бой в ущелье. «Афганец» широко раскрыл глаза и стал смотреть куда-то поверх меня за спину. Вдруг он заорал: «Духи! Прикрой! Тащи пулемёт!».
Его жилистая рука сжала мою так, что хрустнули кости. Он до сих пор вёл бой с «духами», прикрывая своих братьев пулемётным огнём – сквозь годы. В его голове до сих пор звучали выстрелы, ревели моторы бэтээров, рвались гранаты, слышалась афганская речь, а из глоток «шурави» вырывался трёхэтажный русский мат…
Может быть, поэтому я понимаю, почему во время рассказов «дяди Миши» и «Эстета» в их глазах играли не солнечные лучи, а вспышки от взрывов и пулемётных очередей…
Донецк остался далеко, но за время командировки он стал мне ближе, чем другие города моей родной страны. Возможно, потому, что люди здесь почти такие же – наши. Только «гэ» странно выговаривают да чуть более юморные – даже сейчас, когда кругом беда…
Уважаемые читатели, во время командировки в ДНР Максим Стефанович встретился и с ополченцами. Беседу с одним из них — 21-летним киевлянином по прозвищу Рысь, который, как он сам признаётся, занимался чем-то вроде антибандеровской деятельности ещё с подросткового возраста — опубликуем в одном из будущих номеров. Следите за газетой.
Все материалы рубрики "Темы"
Максим Стефанович
Фото автора
«Читинское обозрение»
№18 (1398) // 4.05.2016 г.
0 комментариев