Об электричестве
С другом Александром Долбиевым мы живём по соседству – общий забор. У него дом, гараж, баня, сарай, огород, вагончик летний. И у меня дом, гараж, баня, огород, сарай, вагончик летний. 

На участке Александра – порядок. Так и тянет сказать – немецкий. Каждая вещь на своём месте, всё по линейке. К примеру, видит Александр доску или брусок, или чурку, которая, на его взгляд, лежит неправильно. Начинает присматривать ей новое место, и так и этак прикинет, долго ходит, примеривает. Через час стройматериал лежит так правильно, как будто рождён для этого места. 

У меня наоборот – где остановил машину, там и свалил. Да и вообще у меня как-то всё неправильно, расхристанно, необязательно, так себе. 

Например, Александр два дня искал по магазинам и рынкам шапку для парилки в баню. И нашёл именно такую – белую, колоколом, из нежного фетра. Так же долго высматривал он рукавицы в парилку – серые, из шинельного сукна, с мелким швом. Белая шляпа, серые рукавицы, зелёный веник – акварель в нежных тонах.

А у меня в бане обычная шапка-ушанка, пришла в негодность, сгодилась в баню. А в парилке обычные брезентовые рукавицы – ими и дрова, с ними и на полок. Если у Саши акварель, то у меня «Герника» вверх тормашками, хотя, признаюсь, особой разницы не вижу.

Он – положительный. Я – отрицательный. Как заряды. Он – плюс, я – минус. Потому и притягиваемся друг к другу. Потому и возникает энергия. Которая нам помогает жить и без которой – никак.
Но к электричеству это не имеет никакого отношения. 

Мелодии ритмов
Перебирал бумаги и наткнулся на стихотворение моего старинного друга, замечательного поэта Юрия Зафесова, с которым и пуд соли пополам, и выпита бочка водки, и километров пройдено немало по диким степям Забайкалья. Читаю этот волшебный анапест.

В Бодайбо отворяют окно.
В старом парке шумит непогода.
Эта женщина – словно вино
Урожая далёкого года.

Мол, на прошлое времени нет.
Что судьбу, как могли, так слепили.
Что янтарно прозрачен ранет
Промороженной стужей Сибири.

Какой-то прощальный ритм. Так женщина машет платком вслед тому, который уходит навсегда. В таком ритме текут слёзы: одна за другой через паузу. Так пьют хорошее вино – по два небольших глотка. 

Звоню ему в Феодосию. Юра построил дом у моря, утрами гуляет по берегу с собаками, пьёт херес, слушает море, сочиняет стихи, собирает у кромки воды всякую всячину: причудливые корни, древние черепки, красивую сердоликовую гальку – дары морских глубин.

Говорим о какой-то чепухе. Потом спрашиваю:
– Юра, как там размер моря? Не изменился?

Он смеётся и подносит сотовый телефон к Чёрному морю. Я слушаю и считаю: восемь мелких накатных волн, потом одна большая, отсекающая. Снова восемь мелких и девятая. Этот размер слышали спутники Одиссея. Этот размер, глотая слёзы, слышали пленённые славяне, выставленные для продажи в рабство на набережной Кафы…
Отсюда и пошёл этот невероятно длинный греческий гекзаметр. 

Впервые этот поэтический размер Чёрного моря подметил Максимилиан Волошин. Проверять его приезжали в Коктебель Гумилёв, Цветаева, Ахматова, Мандельштам, да почти вся пишущая и рисующая Россия.
Ходил и слушал этот размер Иосиф Бродский.

Проверял его и я. А после слушал ритм Балтийского моря – там размер другой, волна мелкая, двойная. Охотское море работает в ином размере. Ледовитый океан у мыса Шмидта имеет сбивчивый накат – Тихий и Ледовитый океаны всё спорят, чей размер лучше.

Разговариваю с Юрой. Разговор идёт под накатные ритмы Чёрного моря, которые с помощью современной умной электроники доносятся сюда, в Забайкалье. Слушаю. Жизнь планеты – это жизнь ритмической стихии.

Ритм – это уже не хаос. 
Ритм – это организованное пространство. 
А это значит – пространство мыслящее.

Все материалы рубрики "Год литературы"
 

Вячеслав Вьюнов
«Читинское обозрение»
№20 (1400) // 18.05.2016 г.

Вернуться на главную страницу