29 июня, когда на Читу то и дело обрушивался летний ливень, в спорткомплексе «Мегаполис» такими же щедрыми выплесками эмоций проливались аплодисменты – на сцене, совершенно не годной для выступления поэта, впервые за 82 года своей жизни, читал Твардовского, Симонова и… себя в Чите Евгений Евтушенко. 

О поэме «Братская ГЭС»
Мои мама и отец окончили геолого-разведочный институт в Москве. И когда я написал свою крупнейшую поэму, мама пошла куда-то в прихожую, утёрла слёзы (так она была тронута этими стихами) и принесла пожелтевшую фотографию, где был изображён лагерь геологов на берегу Ангары: она сама сидела совсем молодая на коне, откинув накомарник, а стремя ей поддерживал мой отец – тоже геолог. А на обороте фотографии была надпись, о существовании которой я никогда не знал, потому что не знал, что родители были там (я родился в Нижнеудинске, после этого меня сразу перевезли на станцию Зима, где и зарегистрировали). Так вот на обороте было написано: «На месте изыскания Братской ГЭС». Мама показала мне на одну из палаток: «А здесь, а здесь…», покраснела по-девичьи и, запнувшись, вместо «зачат» сказала «начат».

Такая волшебная судьба бывает у некоторых стихов.

О литературе-пророчице 
В доме-музее Виктора Петровича Астафьева (писателя и фронтовика, защищавшего Сталинград) написано высказывание: «Если мы начнём врать о прошлой войне, будущая война может быть ещё страшнее». Запомните эту пророческую фразу. В литературе всегда было что-то провидческое. Может, потому, что литературу, и поэзию особенно, рождает нечто большее, чем разум человеческий, – интуиция. Это доказали все великие произведения: они не только открывают путь к будущему, но показывают дороги, которые повторять и снова на них становиться должно быть заказано. Заказано нашей нравственностью, нашей совестью.

У меня память начинается с 1937 года, когда было арестовано столько невинных людей, и оба моих дедушки; помню, как их арестовывали, и мы с мамой ходили к крошечному окошечку, у которого стояли тысячи и тысячи, в основном – женщины с детьми; мужчины боялись туда приходить, потому что некоторых, если они подходили, просто брали тут же…

Многих из нашего поколения «шестидесятников» уже нет. Нет самого молодого из нас – Володи Высоцкого, нет самого старшего из нас – Булата Окуджавы – с их прекрасными песнями, которые отстояли правду истории и предупреждали нас об опасности из будущего. 

О том, что надо перечитать
Не верьте слухам, что поэзия потеряла свою силу. Это кажется тем, кто сам перестал читать стихи. Я их не обвиняю: сейчас жизнь тяжёлая, многим приходится работать на нескольких работах. Но тем не менее, мы не имеем права позволять молодому поколению терять надежды на будущее. Самое главное основание для всех надежд – собственная совесть.

Совесть всегда основана на знании истории и литературы. А что есть литература? Она повела своё начало с фольклора. Необязательно читать все философские книжки (хотя никому это ещё не мешало) – достаточно перечитывать время от времени пословицы: в них найдёте советы в самые трудные моменты жизни, будете не способны предавать своих товарищей, свою страну, свои и чужие надежды, сумеете быть прекрасными отцами, матерями, дедушками и бабушками.

О годах Победы и Литературы
Я из поколения, которое увидело войну глазами детей. Окончил первый класс в 1941 году в Москве, видел, как пришли в Москву первые подкрепления… В девять лет на крыше московской школы с товарищами гасил немецкие зажигалки. Это же делали и Володя (Высоцкий – прим. ред.), и Вознесенский. Булат (Окуджава – прим. ред.), единственный из нас, был фронтовиком – ушёл, несмотря на то, что его отца арестовали и расстреляли по несправедливому обвинению, и написал замечательные песни именно о войне.

Начало войны было очень трагическое – не из-за трусости наших солдат и офицеров, а из-за бездарности руководителей, из-за огромных ошибок Сталина, которые не верил никому – поверил Гитлеру, что тот не нападёт. И когда началась война, долго не мог прийти в себя и понять, что это на самом деле происходит.

Но народ понял всё прежде своих руководителей и начал сопротивление врагам в то время, когда 1200 самолётов были разбомблены прямо на земле… без разрешения вылетать, сражаться с врагом.

Народ начал подниматься, родилась песня «Священная война». Я не был поклонником Лебедева-Кумача как поэта, честно скажу. Но я ему всё прощаю за то, что он написал эти простые, но абсолютно нужные в тот момент слова.

Великие стихи написал тогда и Александр Твардовский («Я убит подо Ржевом»). Ведь сколько наших солдат, у которых не хватало ни оружия, ни обмундирования, не еды, погибло там. Они отступали не потому, что были трусами, а потому, что были почти безоружными в начале войны из-за преступной халатности руководства, расстрелявшего лучших молодых красных командиров (немцы подкинули фальшивый документ о «заговоре» против Сталина; как показало расследование позже, заговора не было).

Этот год должен быть особым для всех нас. Нашлась наконец-то страна, которая в трудный момент своего международного положения, несмотря на недоброжелательные санкции против неё, – соединила праздник Победы и праздник литературы. И то, и другое – общенародное. 

«Чита, спасибо за маму!»
У моей мамы перед войной прорезался очень хороший голос. Хотя она не стала всемирно знаменитой певицей, но солировала в Московском театре имени Станиславского. Пошла добровольцем в актёрскую бригаду на фронт – выступала вместе с нашими поэтами замечательными Константином Симоновым, Александром Твардовским…

Мама дошла до Пруссии с Красной Армией. А меня отправила к бабушке на станцию Зима. Сейчас поезд идёт пять дней – я добирался четыре с половиной месяца. В девять лет. Сквозь бомбёжки, иногда – сквозь горы трупов. И первая моя деятельность в искусстве состояла в том, что я пел вагонные песни, хорошо плясал тогда… На станции Зима мужчин почти не было. 8,5 тысяч (при 40 тысячах населения) были отправлены на фронт. 5,5 тысяч погибли. Но станция в те же первые годы войны приняла эвакуированных из осаждённого Ленинграда. Всех разобрали по домам, откормили, спасли.

Когда мама была ранена и заболела тифом, её пригласили в читинский госпиталь и вылечили. Она до конца жизни была благодарна вашему городу. У меня почему-то не сложилось раньше побывать здесь. Был рядом в Улан-Удэ, проскакивал мимо на БАМ. Это ещё зависело от бюрократии читинской – они меня ни разу не приглашали. Поэтому я «самопригласился»! И первое, что должен сказать вашему городу, это огромное спасибо за то, что здесь спасли мою маму и многих других раненых на фронтах Великой Отечественной войны. 

Мы не виделись с вами 82 года. Впредь не будем этого допускать?

О братстве народов
Знаю, что на вашей земле много бурят и вы, слава Богу, живёте в мире и согласии. Мне показали в Улан-Удэ незабываемую книгу – написана бурятскими поэтами, убитыми на войне или чудом выжившими на ней. Если бы не было братства народов, если бы русские защищали в одиночку свою землю – не выстояли бы. Мы не должны это забывать.

Наш самый великий русский поэт Пушкин тем велик, что он предсказал единственно возможное счастливое будущее – если оно будет основано на братстве всех народов, и если пример всем подаст именно наша страна, однажды уже спасшая человечество.

И даже сейчас, когда ссоримся с Украиной и не прощаем тех из них, кто был на стороне гитлеровцев, расстреливал евреев, мы не вправе забывать, что это не весь украинский народ. Мы не должны переносить то, что делают их политики, на всю украинскую нацию. На всех просторах освобождённой от фашистов территории Советского Союза в братских могилах лежат, обнявшись с русскими, сотни тысяч украинских солдат. О них забывают те господа, которые хотят поссорить украинский народ с русским навсегда. 

Я был во всех республиках Союза, прошёл по девяти сибирским рекам (получил даже звание мастера спорта за труднопроходимость этих рек), побывал в 97 странах мира – поверьте: большая часть человечества – честные люди. Они, к сожалению, только разобщены…

О скандальном президиуме 1965-го
У нас с Володей Высоцким был общий друг – золотоискатель, первый российский капиталист Вадим Туманов. Туманова посадили за то, что он не любил Маяковского, а любил Есенина. Маяковский был гениальный поэт, но у Есенина было преимущество – он не запутывался в политике. Сейчас очень многие политические стихи Маяковского умерли. Не потому что он был неискренен, когда их писал. Искренность не есть ещё истина… А у Есенина нет таких политических стихов, которые сейчас не хочется читать, даже в политических стихах он находил юмор. «Давай, Сергей, За Маркса тихо сядем, Чтоб разгадать премудрость Скучных строк…» – ему ничего не стоило так сказать. И он это делал не для того, чтобы оскорбить Маркса. Просто его это интересовало меньше, чем жеребёнок, попадающий под поезд индустрии… Он чувствовал трагедию села, которой не чувствовал Маяковский, к сожалению.

Мою маму как-то вовлекли (она мне очень винилась в этом), когда была комсомолкой, читать доклад «об упаднической поэзии Есенина». Слава Богу, что вы не помните этого времени – Есенина долгие годы после его самоубийства не перепечатывали, первая маленькая книжка вышла только в 44-м году. В 1965 году впервые решили всё-таки устроить его юбилей – 70-летие, и в президиуме я увидел многих писателей, которые… травили Есенина при жизни. Я настолько был потрясён лицемерием, что попросил листочек бумажки, карандаш и прямо там написал «Письмо Есенину». Как только я дошёл до секретаря ЦК комсомола Сергея Павловича Павлова, на экранах появилась заставка «по техническим причинам». (Е. Евтушенко, воспользовавшись прямым эфиром, встал и продекламировал стихотворение на всю страну; только на середине стиха теленачальство спохватилось и прервало эфир – прим. ред.). Но было уже поздно! Не было маленьких магнитофончиков, смартфонов всяких. Садились подряд четыре человека, чтобы записывать новые стихи, нигде не напечатанные: один записывал первую строчку, другой – вторую… Потом складывали, и стихотворение начинало гулять по стране. «Письмо Есенину» разошлось не менее чем в полмиллиона рукописных экземпляров и, отпечатанное на машинке на двух страничках, продавалось в Москве на Кузнецком мосту – я сам купил его за «трёшку»… 

За Есенина надо было бороться – за его имя и с теми, кто пытался «примазаться» к нему, а до того – практически убил.

О Пастернаке и жизни в Америке
В 1959 году меня пригласили проводить к Борису Пастернаку одного итальянского поэта. Я стеснялся. Хотя и до того передавали, что, якобы, Борис Леонидович меня приглашает, хотел бы со мной познакомиться, и Белла Ахмадулина тоже получала такие приглашения, но всё – через других людей (у Пастернака телефона не было – позвонить и убедиться в этом было невозможно). А мы не хотели мешать этому великому поэту творить. Тем более знали, что в это время начался скандал вокруг его романа «Доктор Живаго» – его поливал грязью наш официоз. Но самое главное преступление идеологов было в том, что они втягивали в эту политическую грязь народ, который не имел никакого представления, что это за роман. Людей с фабрик, колхозов заставляли устраивать собрания, выносить резолюции, требующие лишить Пастернака советского гражданства. И многие, от страха пережитого в конце 30-х, соглашались. 

Он очень страдал от этого. Я лично, прочитав роман, ничего не увидел там враждебного по отношению к стране (да разве может какое-либо великое произведение быть враждебным Родине?). Когда перед писателем встало: или Нобелевская премия, или потеря гражданства, он выбрал Родину. И, конечно, это его убило.

Особенно его расстроило, когда к нему пришли два его ученика, хваставшиеся, насколько они близки Пастернаку, и сказали, что им угрожают, могут исключить из института, комсомола, если они не подпишут письмо… Попросили разрешения предать его. Он разрешил, но потом очень переживал: «Женя, что я сделал! Ведь теперь ни один из них никогда не станет поэтом». Совершенно точно. Юра Панкратов, зам. директора издательства, проворовался. А Валя Харабаров, сибиряк, спился и замёрз напротив Литинститута, не дожив до 30 лет…

Борис Леонидович не видел своего романа напечатанным, не видел фильма. Я дал себе обещание написать слова к мелодии Лары. И написал (попав в госпиталь, думая, что вдруг умру – не успею). Первыми её исполнительницами стали американские мои студентки – те, что изучали русский язык. Это произошло в городе Талса (США), где мелодия Лары звучит на центральной площади – её «играют» часы муниципальной башни. А символы города – деревянные щелкунчики из балета Чайковского, который идёт 50 лет без перерыва в талсинском театре балета.

20 лет я преподаю там русскую культуру. У меня студенты очень хорошие: от них ни разу не слышал плохого слова о России, в отличие от американских журналистиков и политиков.

Супруга преподаёт русский язык и даже стала лучшей учительницей русского языка штата Оклахома. Она поставляет мне новых студентов. Говорят, что моё преподавание и любовь к русским фильмам, прозе помогли маленькому частному колледжу с пятью тысячами студентов дорасти за 20 лет до университета с 25 тысячами учащихся.

Я очень рад, что делаю всё, чтобы воспитать студентов в уважении к нашей стране, к её культуре. Чтобы они никогда не присоединились к грязным политическим атакам на Россию.

О катке цензуры и мнимых врагах
Очень большие неприятности у меня были с песней «Хотят ли русские войны», которая объехала весь мир в исполнении хора Советской Армии: отдел пропаганды пытался запретить её, объявив деморализующей наших доблестных солдат. Такое часто бывает в искусстве, но мы должны от себя это как-то отшелушить, как кожную болезнь нашего общества, – эти всякие страхи, подозрительность друг к другу. И в конце концов понять, что нет у нас в народе врагов… этого народа. А если они кажутся таковыми, так может, надо приглядеться к ним? Мы достаточно называли врагом и Солженицына, которому сейчас посвящён замечательный проспект в Москве. Точно так же обзывали всячески Сахарова, Пастернака. А потом все они были признаны великими гражданами нашей страны. 

Надо быть осторожными в оценках. И не верьте, пожалуйста, всем политическим ярлыкам, которые наклеивают порой в спешке и в интригах.

О песнях
Не имеет значения, сколько пишется песня. Кто-то (кажется, Леонардо да Винчи), когда его спросили, что же берёте столько денег за портрет, который написан за полчаса, ответил: чтобы написать за полчаса, я пишу всю жизнь. Песня «Не спеши» на мои стихи обошла весь мир, хотя была написана за полчаса ко дню рождения Бабаджаняна. В прошлом году был в Париже (получал премию ЮНЕСКО за деятельность во имя добрых отношений народов), и эту песню гениально спела Мирей Матье. Многие поют, Шарль Азнавур, к примеру.

Но лучшая награда поэту – когда его песню начинают считать народной. Как песню «Бежит река». Как и песню «Серёжка ольховая», которую мы написали с моим старым другом Евгением Крылатовым. Недавно написана ещё одна – для фильма Сергея Никоненко «Анна» (пылится на полках Первого канала).

О «битлах»
Когда «битлы» поехали в тур международный по Европе, то захватили с собой матерей, чтобы те, наконец, услышали, как они поют. Я был на одном из их концертов в Италии. «Битлы» посадили матерей в первые ряды. Но восторженные фанаты просто заглушали пение криками, ором – вели себя от души, но вполне бестактно. И я помню Джона Леннона, который со слезами в глазах просил поклонников: «Хотите, я встану на колени перед вами – мамы так хотят послушать нас».

И только совсем недавно один из «евтушенковедов» (оказывается, есть такие) нашёл в воспоминаниях Маккартни: «В одну из первых поездок в континентальную Европу подружка подарила мне первую книжку на английском русского поэта «Станция Зима» и другие поэмы». Мы тогда очень волновались и читали вслух друг другу стихи из этой книги, чтобы подбодриться перед концертами – перед открытием занавеса».

А я в 1964 году был на концерте и не знал, что, оказывается, прошёл с ними весь тот тур кем-то вроде пятого «битла». Так и назвал стихотворение!

Записала Елена Сластина
Фото Евгения Епанчинцева
«Читинское обозрение»
№26 (1354) // 01.07.2015 г.

Все материалы рубрики "Гости нашего города"

Вернуться на главную страницу