Человек неучёный – что топор не точёный
В скорбном 1941-м я учился в читинской средней школе №1 (на углу Чкалова и Баргузинской) в 9 классе. В 42-м начал учиться в 10 классе (мне шёл 18-й год). В январе 1943 года наш десятый класс опустел более чем наполовину. Парни уезжали на фронт. В начале января 1943 года ушёл в армию и я. Был зачислен в воинскую часть №585, в учебную роту на ст. Мальта Иркутской области.
Здесь ковались военные кадры; велось обучение молодых воинов. Здесь мамаша – служба, а отец – командир-молодец. Жили мы в больших полууглублённых бараках-землянках. Зимой почти ежедневно ходили километров за пять от расположения за дровами. Срезали сырые берёзы и ими топили печи. Не жарко, но жить можно было. Каждый день велось обучение; красноармейцы изучали оружие, много внимания уделялось строевой подготовке, часто устраивались строевые смотры.

«Стебень, гребень, рукоятка» да «Шире ногу, руби ногой!» приелись нам очень быстро.

Долго осваивали новый для нас вид обуви – ботинки с обмотками. Первоначально обмотки никак не хотели держаться на икрах ног; они или разматывались, или сползали на ботинки. Зато впоследствии, освоив солдатскую обувку, мы могли быстро накружить почти двухметровые полосы обмоток.

Кормили нас так, что мы в любое время согласились бы отведать любой обед. Недаром сложилась такая солдатская прибаутка: Полковник спрашивает солдат: «Ну, как вы питаетесь?» – «Хорошо, товарищ полковник!» – «Не съедаете?» – «Не съедаем!» – «А остатки куда деваете?» – «Доедаем, товарищ полковник». В общем-то, наш приварок был приварочком.

После такой еды, когда из столовой нас строем уводил старшина, он приказывал: «Запевай!». И попробуй тут не запеть. Будет гонять строй вокруг казармы до тех пор, пока не споёшь хорошей строевой песни…

«Тяжело в учёбе – легко в бою», – часто повторяли наши наставники. Не знаю, насколько справедливо это выражение, но я не видел большой пользы в строевой муштровке… Мы готовились не к парадам, а впоследствии воевали, конечно, совсем не так, как, например, в 1812 году. Зато нас совсем не обучали технике использования в боевой обстановке рельефа местности и различных ландшафтов.

Для нас не было тяжёлым само обучение, хотя бы и строевой; тяжелее было переносить холод в плохой одёжке и слабое питание. Наряды в бане были страшнее всяких там «руби ногой». Приходилось рубить сучковатые поленья острым, чуть ли не плотничьим, топором и пилить толстенные брёвна ещё с прошлого века не точенной пилой. За ночь напилишься и нарубишься так, что кости неделю ноют.

Солдатский удел
Чтобы понять, как трудно быть на войне солдатом, нужно побывать солдатом, отслужить эту службу. Словами всего не перескажешь. Много дней солдаты на фронте живут рядом со смертью. Не легко подниматься в атаку под огнём врага, а нужно.

Многие тяготы военных действий ложатся на плечи солдат, пехотинцев. Артиллерия – бог войны; танки и самолёты – гроза. А пехота – бог и гроза и ещё кое-что. Говорят, что «пехота – царица полей». Артиллерия, авиация может нанести большие разрушения, уничтожить большое количество вражеской техники и живой силы противника. Но пока по этим местам разрушений не пройдёт пехота, пока она не сделает своего дела, в очередной сводке Совинформбюро не появится сообщения о том, что «после упорных боёв наши войска овладели городом… Энском».

Я попробую рассказать о том боевом пути, которым прошла моя 64-я гвардейская стрелковая дивизия и о тех боях, в которых и я принимал участие. За то время, пока я проходил службу в пехоте и в воздушно-десантных войсках, дивизия, в рядах которой мне пришлось воевать на Карельском перешейке и в Эстонии, с тяжёлыми боями прошла от Ладожского озера до Нарвы.

Выстоявший Ленинград
900 дней с 1941 по 27 января 1944 года Ленинград находился в блокаде. 900 тяжёлых дней и ночей ленинградцы отстаивали город. «Скорее смерть испугает нас, чем мы испугаемся смерти», – говорили ленинградцы.

---

О солдате говорят, что его огонь прокаляет, дождь промывает, ветер продувает, мороз прожигает… солдат небом укроется и стоя выспится, штыком побреется, росой умоется, ветром причешется, походя кашу сварит, в бою погреется, на одной ноге отдохнёт – и снова вперёд.

 

---

…Блокада Ленинграда была прорвана 18 января 1943 года. В результате этого прорыва появилась возможность связать по суше город революционной славы с «большой землёй». До этого же существовала только «дорога жизни»: летом – по воде, а зимой – по льду Ладожского озера.

Прошёл год. Начался окончательный разгром немцев под Ленинградом. В январе 1944 года дивизия участвовала в этом разгроме… «У Ленинграда раздавили фашистского гада». На одном из плакатов художников Кукрыниксы под названием «Руки коротки» изображён фашистский вояка с отрубленными и «загрубевшими» руками и разрубленными цепями, которыми он «окружал» Ленинград.

В честь одержанной победы был дан салют войскам Ленинградского фронта, а наиболее отличившимся в боях соединениям и частям, освободившим Красное Село, было присвоено наименование Красносельских.

Таких частей насчитывалось 24; в числе их была и 64-я гвардейская. Далее дивизия, тесня врага, стала продвигаться по направлению к Нарве.

В один из мартовских дней мы прошли строем по улицам Ленинграда. Я много раз читал об этой «колыбели революции», но в этот день побывал здесь впервые. Казалось, что нас нарочно проводят по тем улицам, где больше всего разрушений. Вскипала злоба при виде тёмных, слепых окон пустых разбомблённых фашистами домов. «Гады! Что наделали!». Невольно думалось: «А ведь здесь находились люди, когда была сброшена фашистская бомба или попал гитлеровский снаряд!». Здесь я чётко восстановил в памяти разговор, когда наша маршевая рота ехала в вагоне из г. Тейково в Ленинград. «Легко ли убить человека?» – «Человека – нет, а фашиста – запросто!» – «Но ведь фрицы тоже люди…». Шаги гулко отдавались в зияющих окнах разрушенных домов… «Да разве же фашисты – люди?! Это варвары. Только варвары могут так жестоко уничтожать мирных жителей».

Разрушенные дома… Но в улицах не видно развалин; ленинградцы успели расчистить улицы…

Редкие прохожие не спеша шли куда-то, не обращая на нас внимания. Они привыкли видеть на этих улицах воинов, идущих строем на фронт. На фасадах домов крупными белыми буквами было написано: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Когда мы шли по городу Ленина, такая опасность ещё могла быть, так как всего в 30 км к северу от города находились передовые позиции финнов.
И так в походном порядке мы ушли под Нарву.

Давай закурим…
Немцы воздвигли вдоль реки Нарвы сильные укрепления, которые, как говорили, могут соперничать с пресловутой линией Маннергейма в Финляндии. Против нас действовала немецкая группировка «Нарва».

Под Нарвой мы слышали, как играет «немецкий ишак». Он взвывал периодически. Говорили, что это их десятиствольный миномёт. При стрельбе он скрипел или ревел, как осёл. После «рёва» там, на передовой, слышали взрывы. До нас мины «ишака» не долетали. За всё время формирования в расположении нашей части взорвалось только два снаряда, не причинив особого ущерба.

…Мы передвигались к Ораниенбауму. Шли только в ночное время, днём останавливались на отдых… Иногда в небе появлялась немецкая «рама» – самолёт-разведчик. «Вона полетел фашистский стервятник оглядывать землю: чем бы поживиться». – «Нет, это он выбирает место для своей могилы».

Солдат всегда солдат. Хозяйство его немудрёное, но требует определённого времени для приведения его в порядок. Солдат должен быть таков: встал и готов. Ему недолго собраться – одеться да подпоясаться. Но можно жить и так – был бы хлеб да табак… Всё, что есть у солдата – всегда при нем.
 

---

«На чём ты, солдат, спишь в походе?» – «На шинели». – «А под голову кладёшь?». – «Шинель». – «Чем же ты укрываешься?» – «Шинелью». – «Так сколько же их у тебя?» – «Одна. Овеянная ветрами, опалённая солнцем, пробитая пулями и омытая дождями… солдатская шинель».

 

---

Не хлебом единым живали солдаты. Как лишний патрон во время боя, ему нужна была шутка-прибаутка в период краткого отдыха.

Распространённой фронтовой шуткой было: «Махнём не глядя!». И до того «домахнёшься», что свои остановившиеся часы в конечном счёте променяешь на какой-нибудь старенький корпус от часов.

Быт наш определялся временем. Ничего лишнего, всё только необходимое на войне.

С табаком было туговато. А поэтому было заведено: стоило только достать табакерку и начать закручивать самокрутку, как сосед уже делал заказ: «сорок». Когда табак был у всех на исходе, то заказывались и «двадцать» и «десять» и даже «пять». Иногда заказ делался так: «пятью восемь» – говорил сосед; «пятью четыре» – заказывал следующий. Во всех случаях хозяину самокрутки разрешалось выкурить шестьдесят процентов. Солдаты даже пели строевую песню о табаке:

Эх, махорочка, махорка,
Породнились мы с тобой…

Другой раз кто-нибудь предложит солдату папиросу; солдат возьмёт, но сетует: «Что эта папироса; метр куришь – два бросаешь; то ли дело самокрутка, пятеро выкурили – и бросать нечего. Последний губы обжигает, а курнуть надо».

Со спичками так же было туго. Поэтому обзаводились кресалами, которые называли «катюшами». Иногда изготавливали зажигалки из стреляных гильз или из гильз противотанкового ружья. У многих были вышитые руками любимой кисеты, как память о доме и родных. «Сшила милому кисет…».

Сколько наслышишься на войне горьких шуток… «Однажды выбрались мы из окружения, пришли к своим; встретил нас старшина и спрашивает: «Вы вчера что ели?». «Ничего, товарищ старшина!». «А сегодня?». «Вчерашнее подогрели».

Синенький,
скромный платочек
Тётке отслуживал срок;
Немец увидел, тётку обидел,
Отнял у тётки платок.
Порой ночной 
холод ужасный такой;
В холоде ночи
тёткин платочек
Даст и уют и покой…
Порой дневной
привёл негодяя конвой.
– Сукин сыночек!
Вспомнишь платочек… –
С сердцем сказал часовой.

В каждом подразделении обычно был свой хлеборез. Его глаз – ватерпас. Он разрезал на равные порции хлеб; затем просил кого-либо из сослуживцев отвернуться и «командовать».

– Кому? – спрашивал хлеборез. Следовал незамедлительный ответ. И пайка, на которую указал хлеборез, передавалась по принадлежности.

Чем было вызвано такое деление хлеба? Прежде всего, здесь исключалась какая-либо корысть, недобросовестность кого бы то ни было. Так же делили сахар, табак. Нет ничего горше для солдата, чем несправедливость; независимо от того, с чьей стороны она исходит.

«Катюшя… Катюшя…»
Наша часть продвигалась к Финскому заливу, чтобы принять участие в финальной операции войск Ленинградского фронта – операции по разгрому финской армии на Карельском перешейке.

В ночь с 9 на 10 июня 1944 г. мы прибыли в Ораниенбаум.

Тёмная ночь. Кругом полная светомаскировка. Чтобы выкурить цигарку, приходится применять солдатскую хитрость: затягиваться, прикрыв её ладонями, чтобы не блеснул огонёк.

Продвигаемся к берегу Финского залива. Чёрным силуэтом неподалёку смотрит на нас купол церкви. Говорим вполголоса. Передвигаемся медленно, часто останавливаемся. Команды по строю передаются от солдата к солдату приглушённо: «Шагом марш», «Стой». Подходим к берегу. Идём по настилу, справа и слева вода; впереди плечи товарища с тяжёлым рюкзаком и оружием. Вода также замёрзла, не плещет, лишь как будто тихонько вздыхает; стоит сырой туман. Ни гудков, ни крика; не слышно даже далёких разрывов снарядов. Это белофинны притихли после бомбёжки и артиллерийского обстрела, проведённого нашими днём 9 июня. А наши соблюдают тишину, чтобы скрытно выйти на позиции… На самоходных баржах переправляемся через Финский залив в районе станции Песочной.
 

---

Немцы называли русских «иванами», а мы звали их «фрицами». И вот фрицы, немного попалив, драпали всё дальше и дальше на запад. Драпали так, что пятки сверкали.

Так намяли им бока, Что задали драпака.
Вот тебе и «вас ист дас» – Фрицы драпают от нас.
Есть обязанность стрелка – фрица бить наверняка.
Если бьёшь наверняка – будет слава на века.

«О, майн гот, все Русь, все Русь!» – восклицали фрицы. Они теперь уже не взывали спокойно: «Майн гот мит унс». И Бог был против них. 
 

---

В темноте нас вывели на исходные позиции. Ранним утром началась сильная артиллерийская подготовка. Гудела земля.

«Правда» тогда сообщала: «Противник несёт большие потери в живой силе и технике. В траншеях, окопах и блиндажах остались тысячи трупов вражеских солдат, убитых в результате бомбардировки и артиллерийского обстрела. Захвачены пленные и много трофеев».

Вспоминается перепуганный пленный финн, длинный и рыжий, который на вопросы русских твердил одно: «Катюшя… Катюшя…». Гвардейский миномёт «Катюша» с «Иваном Долбаем» – так мы называли 310 мм. Фугасные снаряды действительно поработали здесь на славу… недаром она памятна пленным.

Как «Катюша» заиграет,
где спасаться – фриц не знает.
Где «Катюша» пропоёт,
там могилу фриц найдёт.

Солдату часто приходилось спать там, где его застанет ночь, где придётся и как доведётся. Больше всего ночуешь где-нибудь под кустиком на земле – «каждый кустик ночевать пустит». Уткнёшься в матушку-землю, свернёшься калачиком и спишь. От усталости и сидя спишь, и стоя. Всегда мечталось: «Вздремнуть бы минут шестьсот!». Так уставал воин. В походе стоило остановиться даже на кратковременный отдых, как Морфей одолевал служивого.

Ночёвка в блиндаже, землянке – благо. Хоть и в тесноте, но не в обиде. Уставшие спят, тесно прижавшись друг к другу; так тесно, что переворачиваться с боку на бок можно только по команде. Когда приходится ночевать в тёплой избе, в каком-нибудь удобном помещении – это запоминается надолго.

Первая пуля-дура
Белофинны устраивали засады, выставляли заслоны.

11 июня наступление нашего подразделения задержал один из таких заслонов. Мы сосредоточились в небольшом ложке. Я со своим «дегтяревиком» – а моим оружием в этих боях был ручной пулемёт Дегтярева, хорошая «убойная машина» – выполз на вершину ложбины.

Было видно, как вражеские солдаты перебегают куда-то влево от нас. Я открыл огонь. Но вскоре в диске кончились патроны. Мой помощник Фокин, нёсший коробку с дисками, куда-то исчез. Как выяснилось позже, он был тяжело ранен, не доходя до ложбины. Я спохватился только тогда, когда наступило время заменить пустой диск заряженным. Делать нечего – нужно заряжать диск пулемёта. Патроны находились в рюкзаке. Я стал снимать с плеч рюкзак, и в это время вражеская пуля угодила мне в левый висок…

Есть или нет на войне предчувствие смерти; есть ли оно вообще, можно ли в это верить или нет, но у нас в этот день произошёл случай, который подтверждает, что некоторые люди предчувствуют свою смерть.

Один из солдат (не помню его фамилии) перед наступлением отказался выпить положенные сто граммов спирта и не притронулся к еде; был невесёлым, мрачным… Как ни старались, мы не смогли его развеселить.

«Смерть предчувствует», – сказал вполголоса кто-то из солдат. И от этих слов стало не по себе. Солдаты стараются не говорить о смерти… В этом бою он был убит пулей в живот.

Солдатам на фронте часто приходится хоронить своих сослуживцев, друзей. А к этому, да будет всем известно, привыкнуть нужно. Нет, пожалуй, ничего тяжелее, чем отдавать последнюю дань погибшему парню, который и девочки-то ни одной не успел поцеловать.

…Мне не пришлось хоронить своего помощника, с которым мы съели не один котелок каши.

 

---

После боя, на отдыхе, солдаты садились писать письма родным: матерям, сёстрам, жёнам, детям. Каждое письмо заканчивалось словами о скорой победе: «Всё равно победим! Победа будет за нами! Ждите с победой!»
А что может быть радостнее для солдата, чем хорошее письмо из дома! Каждый получивший письмо старался прочитать всё письмо или отрывки из него.

Вот в письме мне
пишет жёнушка:
«Береги себя,
мой, родненький
Бей, убей врага
проклятого
Ты, фашиста
супостатного!
Изведи его с землицы-то,
Да приедь ко мне
и к детушкам.
Ждём тебя мы,
ждём с победою
Над чумой немецкой,
нечистью,
Над коричневой холерою,
Над поганой
чёрной немочью».
 

---

И задрапал немец…
После ранения в голову я с 11 июня по 6 июля 1944 года находился на излечении в госпитале в Ленинграде, а затем до 13 июля – в выздоровительном батальоне. После меня снова направили в армию. Я был зачислен в 191-й стрелковый полк своей 64-й гвардейской стрелковой Красно-знамённой Красносельской дивизии, в составе которой участвовал в боях по освобождению от немецких фашистов Эстонии (от г. Тарту до западной оконечности острова Эзель).

После прорыва фронта в районе Тарту наша 64-я гвардейская дивизия стала быстро продвигаться по Эстонии. Нередко мы двигались на танках, догоняя быстро драпавшего врага. Солдаты шутили:

Как задрапал немец сразу…
Разрази его зараза.
Порази его печёнку,
Сердце, кости, селезёнку,
Лёгкие и мозг его –
Разрази его всего.

Через всю Эстонию пришлось пройти мне. И только один раз я с группой солдат ночевал у эстонцев в доме. Чувствовалось, что мы их стесняем, но ни одного слова упрёка мы не услышали. Спали на полу, подстелив под себя шинели, но это было блаженством. Можно было снять гимнастёрки, обмотки, обувь и потные портянки.

Иногда немецкие заслоны останавливали продвижение нашей части. Но, как правило, ненадолго. Бой не каравай – рта не разевай. Мы соскакивали с танков и устремлялись вперёд.
Мы проходили по эстонской земле победителями, запевая весёлые песни. 

Решающие бои
Немецкое командование старалось удержаться на архипелаге, преграждая свободные действия Балтийскому флоту в Рижском заливе… В начале октября 1944 г. мы на быстроходных торпедных катерах переправились с «материка» через пролив Сур-Вяйн на остров Муху.

6 октября на острове Сааремаа (Эзель) наши части захватили плацдарм шириной по фронту в 40 км и в глубину на 25 км, а уже 7 октября освободили порт Куресаре. Вся территория острова Эзель – около 2,6 тысяч кв. км, остров Муху отделяется от Эзеля 2-километровым проливом Вяйке-Вяйн. Между ними была проложена дамба, которую при отступлении немцы взорвали в трёх местах. Два дня сапёры офицера Афанасьева под огнём врага восстанавливали дамбу, открыв тем самым путь основным наступающим войскам.

Мы перешли по этой дамбе на остров Эзель, вытесняли немцев на узкий и продолговатый полуостров Сырве. На нём немцы создали укреплённый пункт и имели приказ во что бы то ни стало удержаться здесь до мая 1945 года. Завязались кровопролитные бои. Каждый клочок земли Сырве полит кровью.

Днём 29 октября 1944 г. нашей группе разведчиков было приказано установить связь с одной из рот нашего батальона. Мы пробрались в перепаханные снарядами передовые позиции. И здесь я был тяжело ранен в правую руку (пулей перебило сосудисто-нервный пучок). С этим ранением я лежал в различных полевых и эвакогоспиталях.

Я находился в госпитале в Таллинне, когда мы настороженно прислушались к родным радиопозывным, и из репродуктора послышался знакомый голос диктора Левитана: «Территория Советской Эстонии полностью освобождена от немецких захватчиков».

Возвращение домой
После последнего ранения я пролежал более пяти месяцев в госпиталях. 30 марта 1945 года был признан инвалидом войны второй группы… 17 апреля 1945 года приехал к своим родителям в Атамановку. К этому времени мне исполнилось только 20 лет.

На этом и закончилась моя служба, продолжавшаяся в общей сложности более двух лет: 821 день, из них 180 дней на фронте, рядом со смертью.
Я прибыл домой инвалидом войны, напевая песенку:

Отвоевал в Эстонии солдат
И воротился без наград…

Правда, о себе всегда напоминали два «ордена» – два памятных знака ранений. Они всегда – и днём и ночью, и в холод и в жару – при мне; их нельзя ничем смыть и невозможно потерять…

Но, как сказала поэтесса: «Никто не забыт и ничто не забыто». 9 февраля 1946 года мне вручили медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Эти же медали мы видели и на груди работников военкомата, которые отправляли нас служить в Красную Армию. Мы, «калеки», как нас называли, имели, оказывается, одинаковые с ними заслуги. А к 30-летию Победы и нас, и их назовут просто «участниками Отечественной войны».

Давно окончена война.
И небо мирное над нами.
Да только в памяти она
Острее видится с годами.

 

Виктор Балабанов
«Читинское обозрение»
№18 (1346) // 06.05.2015 г.

Все материалы рубрики "70 лет Великой Победе!"

Вернуться на главную страницу