Он оказался в 1825 году на Сенатской площади среди восставших декабристов. Расправа над ним была не менее жестокой, чем над другими «людьми 14 декабря»: приговорённый к смертной казни, заменённой заключением в крепости и пожизненной ссылкой в Сибирь, он прошёл через пять крепостей, утратив зрение и здоровье, а после было поселение.
В 1836 году последним из декабристов Кюхельбекер отправляется в сибирскую ссылку, начав свой путь с Баргузина, где встретился с братом – декабристом Михаилом. А с 1840-го по 1844-й находился в Акшинской крепости, откуда был переведён в Курган и затем в Тобольск.
Жажда писать не покидала его, несмотря на все физические и душевные испытания. Его друг по лицею Пушкин вопреки запрету анонимно выпускает его произведения в «Литературной газете», пытаясь добиться разрешения на печатание текстов друга, но успевает выйти лишь одна вещь – поэма «Ижорский».
Оставив большое литературное наследие, Кюхельбекер на долгое время был забыт. И лишь в середине 20 столетия заново открыт читателю как талантливый литератор. Спасибо за это следует сказать литературоведу Юрию Тынянову. Он развеял насмешливые мифы о Кюхельбекере, где тот представал то поэтом-неудачником, то комической фигурой: длинный и тощий, неуклюжий, застенчивый и непрактичный. Даже те, кто искренне любил его, нередко подтрунивали над ним («и стало мне и кюхельбекерно, и тошно»). Тынянов нарисовал образ, сочетающий «бескорыстную чистоту, верность дружбе и высокие духовные стремления».
Конечно, среди умных современников находились те, что верно подмечали его самобытный талант. Таковым был Евгений Баратынский, писавший незадолго до трагических событий 1825 года: «Он человек занимательный по многим отношениям и рано или поздно вроде Руссо очень будет заметен между нашими писателями. Он с большими дарованиями, и характер его сходен с характером женевского чудака. Человек вместе достойный уважения и сожаления, рождённый для любви к славе (может быть, и для славы) и для несчастья».
Поэту было 28 лет, когда его вычеркнули из жизни; после 1825 года его имя исчезло со страниц журналов. «Любимец первый мой», – так отозвался о своём друге Александр Пушкин, проведший с ним немало задушевных разговоров и споров на литературные и философские темы и понимавший, насколько трудно будет тому, совершенно не приспособленному к быту, вживаться в новую среду.
«Поэтическая судьба В. Кюхельбекера – это, может быть, наиболее яркий пример уничтожения поэта, которое произвело самодержавие», – определил путь поэта-декабриста Юрий Тынянов в книге «Кюхля». Именно так называли десятилетнего мальчика из немецкой обрусевшей семьи друзья-лицеисты первого пушкинского выпуска. Он отличался от сверстников незащищённостью, но был по интеллектуальному развитию на голову выше других, окончил Лицей с серебряной медалью. Его отец учился в одном университете с великим немецким поэтом-романтиком Гёте. Мать и сестра обожали Вильгельма, понимая его жажду познания и стремление к совершенству, всегда были ему опорой и поддержкой.
Кюхельбекер был блестяще образованным молодым человеком: поэт-романтик и публицист, драматург, историк и переводчик. Всепоглощающая любовь к литературе сделала его первым переводчиком произведений античных авторов и современных европейских поэтов. Глубоко чувствуя слово, он создавал точные исторические образы в духе романтической поэзии, где ему было отведено особое место.
Литературное наследие поэта-декабриста было спасено для потомков не без участия Юстины Карловны Кюхельбекер-Глинки – сестры поэта, принявшей большое участие после смерти отца и в судьбе двух малолетних детей его. Помогли и оставшиеся в живых друзья-соузники, особая заслуга здесь принадлежит лицеисту, опальному Ивану Пущину.
С 1836 по 1844 годы он встретился с новым «укладом жизнедеятельности» и, женившись на Дросиде Ивановне Артёновой – дочери почтмейстера Баргузина, продолжил литературную деятельность. Непростыми были его отношения с «толстой своей бабой», как отзывался о ней недолюбливавший её Иван Пущин. Воображение поэта-романтика Кюхли рисовало образ прекрасной возлюбленной, в жизни оказавшейся женщиной необразованной и далёкой от его высоких дум и стремлений. Рождение первенца Михаила в 1839 году внесло в их дом радость, но чаще поэта преследовали неудачи: болезнь жены, тщетная попытка опубликоваться…
В начале 40-х у него стала прогрессировать болезнь глаз, зрение резко и быстро ухудшалось и к 1844 году привело к полной слепоте. Развивалась чахотка. Желание переехать в Кяхту, называемую тогда за высокий уровень культуры «сибирским Гамбургом», не было удовлетворено. Прожив всего полгода в Тобольске, куда по болезни он вместе с семьёй был переведён, поэт скончался и был похоронен на Завальном кладбище.
Несмотря на суровые испытания судьбы, Кюхельбекер упорно продолжал занятия литературой, много переводил. В 1836 году на страницах «Дневника» ссыльного декабриста появятся строки стихотворений забайкальского цикла, статьи, фрагменты недописанной поэмы «Юрий и Ксения». Он сообщал о той относительной свободе, которую обрёл на просторах Забайкалья: «Я, наконец, перешагнул Урал, / Перелетел твой лёд, Байкал священный».
Пытаясь обрести покой, Кюхельбекер всматривается в природу края, занимается краеведением, о чём пишет своему лицейскому другу А. Пушкину. В баргузинском письме 1836 года он оставил интересные сведения о тунгусах «Даурской Украины» (так называли Забайкалье), которые поэт использовал в одном из программных своих стихотворений «Памятник». Так появилось в последней строке его рядом с этнонимами «славянин», «калмык», не знакомое ранее слово «тунгус». Всего год длилась переписка двух друзей, но какой резонанс она получила в жизни литературной России!
Замечательный ученик поэта-переводчика Николая Гнедича Кюхельбекер стал продолжателем лучших гражданских традиций в литературно-критической деятельности. Началом её был 1815 год, когда он опубликовал первые стихи, а уже через два года выступил как критик с острополемической статьёй о манерности в современной литературе, засорённости иностранными словами и оборотами. Будучи одним из издателей журнала «Невский зритель», он напечатал обзорную статью «Взгляд на текущую словесность», однако сотрудничество это было прервано длительным заграничным путешествием по Европе.
Посетив Италию, Германию и Францию, он изложил свои впечатления в ряде статей и набросков в работе «Европейские письма» (1820). За этим простым названием скрывался замечательный текст энциклопедически начитанного человека. Эти качества соответствовали миссии секретаря известного вельможи А.Л. Нарышкина, пригласившего его на эту должность.
В 1821 году Кюхельбекер выступил в Париже с лекциями о русском языке и литературе, в которых выразились наиболее существенные стороны литературной политики дворянских «первенцев свободы», будущих декабристов. В них он изложил концепцию развития языка как источника понимания национального характера, подчеркнув зависимость языка от истории народа, общественной жизни. Он впервые высказал смелую мысль о том, что «свободный, сильный, богатый язык возник раньше, чем установилось крепостное право и деспотизм, и впоследствии представлял собою постоянное противоядие пагубному действию угнетения и феодализма. Никогда этот язык не терял и не потеряет память о свободе, о верховной власти народа, говорящего на нём».
В творчестве Кюхельбекера забайкальского периода имели место почти все жанры его литературной деятельности: поэмы, послания и оды; проза и переводы театральных произведений; критические заметки, письма, наброски, речи, опыты и обзоры о поэзии и прозе. Многие произведения ссыльного поэта представляли серьёзную полемику с О.И. Сенковским – редактором «Библиотеки для чтения» по вопросу о «торговом направлении» в литературе.
Совершив путешествие по Забайкалью, он написал книгу «Жители Забайкалья и Закаменья» и ряд стихотворений, среди которых «Аргунь» (1842): «Ещё одну к тем рекам я причислил, / Которых берег я, скиталец, посетил. / – Прими же, о Аргунь, моё благословенье!».
Несколько стихотворений поэт посвятил сёстрам Аннушке и Вассе, дочерям майора-пограничного командира А.И. Разгильдеева, которым он давал уроки. Послания 1840-41 гг. проникнуты одновременно и чувством радости от той творческой атмосферы, что царила в акшинском доме, но здесь же звучат и нотки грусти, печали, вызванные скорым отъездом семьи Разгильдеевых в Кяхту. Вот одно из них: «Ах! Скоро за тобою двери / Затворятся – Прощай, прощай / Услышит скоро дальний край / Твои затеи, смех и шутки».
Лирика этого периода обращена к людям, к которым поэт испытывал особенные чувства. Главным жанром её становится послание. Таковым является обращение к «милому человеку Михаилу Афанасьевичу Дохтурову», племяннику Героя Отечественной войны 1812 года Д.С. Дохтурова, знатоку многих языков, воспитаннику трёх европейских университетов. Он успел побывать в турецком плену, познакомиться с Байроном, послужить лекарем в Петербурге и Одессе, а позже оказался в Нерчинском Заводе. Кюхельбекер вписал в свой «Дневник» поэтические строчки, рядом с которыми сделал такую запись: «Пишет стихи, рисует, стреляет метко из пистолета, …либеральничает немножечко и философствует, умён, любезен, вспыльчив, благороден, скуп – словом, европеец».
В заметках известного краеведа Евгения Петряева читаем о нём как об удивительно оригинальном собеседнике, в ответных стихах которого восхищение мужеством декабриста, гражданским подвигом его. Покидая Акшу, он подарил ссыльному поэту эти строчки: «Минута жизни, но удалой, / Отрадней многих тяжких лет, / И лучше гибнуть, но со славой, / Чем прозябать без бурь и бед».
Другой – Александр Иванович Орлов – врач из Верхнеудинска (ныне Улан-Удэ), заезжавший в Акшу по делам. Ему поэт посвятил такие строки: «Я простился с Селенгою, / Я сказал: «Прости, Уда!» / Но душа летит туда, / Где я сблизился с тобою; / Где философ и поэт, / Ты забыл коварный свет».
В 1841 году судьба подарила ещё одну встречу с интересным человеком – краеведом и учителем А.А. Мордвиновым, коренным нерчинцем, который в одной из служебных поездок познакомился с Кюхельбекером. Завязалась переписка по обмену книг (Мордвинов получал новые раньше других в Нерчинске). Короткая встреча двух близких по духу людей запечатлена в следующих строках дружеского послания В. Кюхельбекера: «Прощай, приятель! Не забудь / Отшельника. – В его больную грудь / Живой беседою ты пролил утешенье… / Да спутствуют тебе три девы, дщери Бога, / Надежда, вера и любовь, / Приют им в сердце приготовь, / И не приметишь ты, трудна ль твоя дорога».
Встреча с забайкальским горным инженером и поэтом А.Н. Таскиным принесла ссыльному декабристу возможность познакомиться с лучшими произведениями местных поэтов и в особенности – стихотворениями уроженца Забайкалья – Фёдора Ивановича Бальдауфа, с которым Таскин в 20-е годы учился в Петербургском горном институте. Стихи заинтересовали Кюхельбекера, в них он нашёл много оригинального, заметив: «Они действительно хороши и очень хороши».
И вот особая встреча 1842 года с приехавшим в Акшу по служебным делам чиновником министерства юстиции Николаем Пущиным. Родной брат лицейского друга Ивана Пущина, обняв ссыльного декабриста, с которым не раз виделся в Петербурге, заставил чувствительного Кюхельбекера растрогаться до слёз и сделать в «Дневнике» запись 17 августа, наполненную воспоминаниями о безмятежной юности: «Вчера у меня был такой гость, какого не имел во все 17 лет моего заточения. Николай Пущин. Подурнел он, голубчик: из хорошенького мальчика стал он некрасивым мужчиною, зато у него душа та же – пущинская, какая должна быть у брата Ивана Пущина».
Затронутая лишь часть литературного наследия Кюхельбекера забайкальского периода определяет положительный идеал поэта-декабриста в основном нравственными категориями: стойкость перед изгнанием, решимость умереть за убеждения, благородство души. Такой герой чаще даётся через прошлое, через историю. В поэмах и стихах 1840-х герои не столько борцы за идею, сколько жертвы. Но даже в условиях суровой ссылки они оставались верными идее свободы, не утратили «дум высокое стремленье». И Вильгельм Кюхельбекер – в этой славной когорте.
Все материалы рубрики "Читаем"
Людмила Полетаева
«Читинское обозрение»
№25 (1457) // 21.06.2017 г.
0 комментариев