Когда мне передали просьбу наших читателей подробнее рассказать об участнице войны, о которой я вскользь упомянула на встрече в клубе друзей газеты «ЧО», мне пришлось вспомнить и заново пережить многое…
Взять интервью у ветерана Великой Отечественной мне поручил в своё время в молодёжной редакции Читинского радио Владимир Иванович Торба, главный редактор. Я нашла такого ветерана. Это было в начале 80-х, когда моей несостоявшейся героине было лет 60 с небольшим. Но мне-то она казалась уже глубоко пожилым человеком. На её парадном пиджаке было всего несколько наград, но она так бережно показывала мне их, что было видно: для неё это – больше, чем просто награды.
Она жила в очень маленькой квартирке, мне даже странно было тогда: что ж, герой войны только такой клетушки и достоин? Но в то время не было государственной программы о предоставлении жилья участникам Великой Отечественной, не было пенсий, которые позволяют ещё живым сегодня ветеранам хотя бы не чувствовать себя забытыми и заброшенными.
Хозяйка посадила меня пить чай. На столе стояли чайник, хлебница с кусочками батона и сахарница. Она, смущаясь, извинилась передо мной за скудное угощение – мол, до пенсии несколько дней осталось, извините… Всё это действовало угнетающе.
Но вот в кружках задымился горячий чай, и я, наконец, попросила хозяйку рассказать о своей военной профессии, об участии в Великой Отечественной. Она надолго замолчала, задумчиво глядя перед собой. Потом вскинула голову и, усмехнувшись, сказала:
– Да ведь вам никто не разрешит обо мне написать!
– Как это? – удивилась я.
– В декабре 41-го я дала подписку о неразглашении. Нам вообще рекомендовали навсегда забыть, что с нами было и будет. И о боевых наградах, если доживём мы до них, не распространяться. К концу войны никого из родных у меня в живых не оставалось. Так что рассказывать-то особенно было нечего и некому.
Летом 41-го набрали группу девушек 17-19 лет, хорошо знающих немецкий язык. С каждой была проведена огромная работа – с ними беседовали разные люди, обо всём на свете.
– Нас никто ни к чему не принуждал, не заставлял, нас изучали. Моя мама была этнической немкой. Дома у нас зачастую разговаривали на немецком, бабушка хотела, чтобы внуки не забывали язык своей исторической родины. При всём при этом мама была убеждённой коммунисткой. Мой старший брат пошёл на войну добровольцем в первые же дни, погиб, как я потом узнала, в самом конце войны, на территории Германии. Мама работала в тыловом госпитале, умерла уже после Победы. А бабушка, когда мы с братом ушли на фронт, тихо угасла…
С первых же дней войны моя собеседница начала осаждать райком комсомола и военкомат заявлениями с просьбой отправить её на передовую.
– И вот меня пригласили в военкомат. И я вошла в группу девушек, отобранных на предварительном собеседовании. И однажды мой куратор завёл разговор о том, что для участниц нашей группы есть задание, которое требует полной самоотдачи, огромной силы воли и самоотречения.
Все девушки захотели получить это задание. Всем подробно объяснили, что для этого следует согласиться на операцию по полному удалению детородных органов. Операция необратима, детей никогда больше не будет. На вопрос, для чего это нужно, пояснили, что работа предполагается в тылу врага. Возможно всякое. Вполне возможно, что придётся вступать в интимные отношения с кем-то из немцев, возможна крайне нежелательная беременность. А любую, даже самую патриотично настроенную женщину проще простого сломить страхом за судьбу своего малыша… Дальше всё понятно.
– Нам сказали всё обдумать в течение суток. Естественно, никто из нас эти сутки не спал, все думали. В итоге остались все.
Пребывание в больнице прошло как-то незаметно. На третий день после операции в палату стали приходить кто-нибудь из наших «опекунов», и девушки занимались разговорным немецким языком, причём даже между собой не разрешали общаться на русском.
Потом была разработана легенда, для каждой девушки – строго индивидуальная, и запрещено было рассказывать друг другу о своей прошлой жизни, называть свои настоящие имена и фамилии.
– Не берусь рассказывать вам, чем довелось мне заниматься в глубоком немецком тылу. Всё было очень страшно, хотя, вроде бы, внешне совсем обыденно. Это была не та война, которую вам сейчас показывают в кино – никаких взрывов, атак, но каждый день – хождение по краешку пропасти, каждый день – риск для жизни, невероятное нервное напряжение…
Её разоблачили за несколько дней до Победы. Осталась жива только потому, что накануне назначенной казни в Германию пришли наши.
– Но я была в таком состоянии, что меня отправили в военный госпиталь, как потом говорил мне военврач, «просто для очистки совести». Я пробыла там полгода, перенесла несколько тяжёлых операций, и только после 1946-го года была выписана со второй группой инвалидности…
Она сидела, курила, глядя куда-то далеко-далеко внутрь себя, и я боялась нарушить эту мучительную тишину. А потом ей стало плохо. Она побледнела, на лбу выступил пот. Я засуетилась:
– Вызвать скорую?
– Нет, – покачала хозяйка головой. – Я привыкла. Но на ремонт в больницу всё же нужно будет ехать.
Помолчав, добавила:
– Приходите ко мне попозже. В гости. Писать обо мне вам не разрешат, я знаю. Просто в гости приходите. У меня тут тетрадочка, вроде бы как дневничок. Записываю свои воспоминания, какие-то моменты памятные. Подождите, закончу – вам отдам.
Мы распрощались.
А на другой день я прибежала к Владимиру Ивановичу Торбе, захлёбываясь, рассказала о своей знакомой. Внимательно выслушав меня, Торба сказал, как отрезал:
– Лена, такой материал не пойдёт в эфир!
– Почему?! – изумилась я.
И он выдохнул:
– Нам никто не разрешит писать о такой войне!..
Я не раз пыталась увидеться со своей несостоявшейся героиней, но она долго была в больнице, а потом одна из её соседок сообщила: умерла уже второй месяц как. И живёт с тех пор во мне огромное чувство вины: не смогла отстоять человека, не смогла рассказать о той, что отдала своей Родине всё, что только может отдать женщина. Знаю только, что после войны она окончила педагогический институт и проработала в школе более 20 лет.
Почему я так долго и мучительно размышляла об этой истории, колебалась, писать мне об этом или нет? Дело в том, что всех нас – и юных, и старых, тихо – незаметно приучили к киношному стереотипу войны. Все мы знаем, как идти в атаку, лежать в снежном окопе, как держаться на допросе и плевать в лицо врагу… Но мы не задумываемся о том, что война была куда страшнее и многообразнее, чем нам хотелось бы даже думать об этом. До сих пор ведь множество документов в государственном и военном архиве хранится под грифом «секретно», и будут ли они вообще открыты – большой вопрос.
Даже я, рождённая после войны, прекрасно помню, как по улицам наших городов и сёл передвигалось великое множество инвалидов без ног – на самодельных самокатах на подшипниках, было немало ампутантов без рук, без ног – их тоже на самодельных колясках возили дети и жёны, матери. А потом они стали куда-то исчезать.
Нам, увлечённым строительством «светлого будущего», было, конечно, не до этого: кто-то ехал покорять целину, кто-то вкалывал на очередной всесоюзной комсомольской стройке, стоял на ударной вахте в честь бог знает какого по счёту съезда ВЛКСМ или КПСС… А в это время инвалидов войны – безногих и безруких – потихоньку свозили в закрытые дома инвалидов, мало чем отличавшиеся от лагерей: кому-то «наверху» пришла в голову светлая идея о том, что такое количество калек на наших улицах позорит нашу страну, говорит о наших непомерных потерях в минувших сражениях…
У кого из военных калек были крепкие семьи, хороший уход – тех не трогали, давали возможность жить дома. Но одиноких и обездоленных собирали… Мы теперь уже никогда не узнаем, как они там доживали свои не самые радостные дни жизни.
Победа досталась нашей стране не только огромным числом убитых и искалеченных солдат и мирных жителей, не только разрушенными городами и сёлами, заводами и фабриками, а изломанными судьбами, похороненными мечтами, уничтоженными семьями. И многого, очень многого мы ещё не знаем – не ведаем о днях минувших.
Поэтому моя несостоявшаяся героиня – среди тех, кого я поминаю 9 мая в первую очередь, кого я не забуду до конца своих дней, хотя сегодня не помню ни имени её, ни фамилии. Хочу, чтобы об этом знали и помнили молодые. Хочу, чтобы никогда не повторилась война, вынуждающая людей забывать своё человеческое предназначение и естество.
Все материалы рубрики "Страницы истории"
Елена Стефанович
«Читинское обозрение»
№26 (1510) // 27.06.2018 г.
0 комментариев