Воспоминания, дневники, записки, письма декабристов и их верных подруг о Чите… Нередко документализм в них сочетается с художественностью, они читаются на одном дыхании, словно детективный роман.

Около 40 лет создавались «Записки декабриста» Андрея Евгеньевича Розена: мемуарист начал писать их в читинской тюрьме молодым человеком, а завершил в старческом возрасте. Переживший многих своих соузников, он в 70-80 годы 19-го века оказался одним из последних декабристов.

Поручик лейб-гвардии Финляндского полка Андрей Розен стал декабристом уже после 14 декабря, в период споров и прений, царящих в казематах Читинского острога и Петровского Завода. Он поражал современников энергией и «свежестью ума», трудолюбием и серьёзностью. Высоко оценивая дух собратства в тюрьме холодной Читы, декабрист признавался в том, что ничего лучшего не пожелал бы себе никогда.

На портрете, выполненном с него Николаем Бестужевым, он написал: «Воспоминание есть единственный рай, из которого ни в коем случае нет изгнания».

О значении читинской тюрьмы с её «каторжной академией» для его духовного становления и дальнейшего умственного развития А. Розен говорил не один раз. Интересно отметить описание им Читы: «Небольшое селение на горе, окружённой горами… Возвышенная местность Читы хотя и увеличивала силу морозов, доходившую до 37 по спиртовому термометру, но вместе с тем способствовала к очищению воздуха. Вообще климат был самый здоровый; растительная сила была неимоверная, оттого в пять недель… поспевали хлеб и овощи. Долина читинская знаменита своею флорою, почему называется садом или цветником Сибири… В три с половиною года нашего пребывания в Чите этот старинный острог получил другой вид от многих новых построек и от новых жильцов бездомных. Сначала было наших всего 30 человек в Чите, жили в двух крестьянских домах, обнесённых частоколами, и сходились с товарищами другого острога только во время работы… Часть оврага мы прозвали Чёртовой могилой, которую засыпали, исправляя почтовую дорогу, сажали, поливали и пололи в огороде, который доставлял нам овощи и картофель на целый год».

Интересный факт, говорящий о большом трудолюбии декабриста: он сумел засолить на год, когда его избрали ста-ростою (хозяином), 60 тысяч огурцов, используя листья смо-родины с укропом.

В одном из писем соузникам Андрей Розен сообщал о том, что в остроге при его прибытии туда было 45 домов, одна деревянная церковь и комиссионерство с принадлежащими к оному магазинами. В архивных документах от 15 января 1827 года, которые приводит в книге «Декабристы. Архивы рассказывают» Е.Ф. Калашникова, значится цифра 49, соответствующая количеству «обывательских домов» к этому времени в Чите. И далее здесь же мы читаем: «Итак, к моменту прибытия декабристов в Чите было домов – 75, жителей – 393 человека. Наиболее многочисленная группа населения – приписные к заводам крестьяне. Было здесь два священника с диаконом и 4 причётниками. …Кроме крестьян и священников жили в Чите: разного сословия чиновники, приказные служители, заводского ведомства военные, казаки Казачьего полка 4-й сотни, мещане и заводские служители».

Сведения о Чите имеются и в «Записках» декабриста Михаила Александровича Бестужева: «В эпоху прибытия нашего в Читу это была маленькая деревушка заводского ведомства, состоящая из нескольких полуразрушенных хат. Управителем был горный чиновник Смольянинов. Жители по общему обычаю всех сибиряков-старожилов были ленивы и бедны. Наше почти трёхлетнее пребывание обогатило жителей, продававших дорогою ценою и свои скудные продукты, и свои тощие услуги, и вместе с тем украсило Читу десятком хороших домов как чиновничьих, так и наших дам: Трубецкой, Волконской, А.Г. Муравьёвой, Фонвизиной, Анненковой и Давыдовой. У жителей появилось довольство, дома приняли более благообразный вид, костюмы – более опрятный, и прежде оборванные ребятишки уже в чистых рубашонках не чуждались нас… Брат составил очень хорошую коллекцию видов прекрасных окрестностей Читы».

Читая воспоминания Николая Васильевича Басаргина, отмечаем, с каким оптимизмом ссыльный декабрист описывает своё новое положение: «Местность Читы и климат были бесподобны. Растительность необыкновенная… Воздух был так благотворен и в особенности для меня, что никогда и нигде я не наслаждался таким здоровьем. Живя между собою дружно, как члены одного семейства, бодро и спокойно смотрели на ожидавшую нас будущность».

Острой наблюдательностью и добродушной насмешливостью отличаются сочинения Николая Ивановича Лорера, до появления которых бытовали многочисленные его рассказы друзьям. Его «Записки», начатые в 1862 и законченные в 1867 году, с первых страниц обращают читателя к событиям 1812 года, далее живо и художественно рисует он картины жизни русского офицера, рассказывает о Южном обществе, активным деятелем которого был; находят место и воспоминания о жизни в Читинской тюрьме: «Читинский острог построен был временно… и состоял их двух половин, в которых мы все и помещались… Помещённые как сельди в бочонке, мы радовались, однако ж, мысли, что все будем вместе… Лепарский принял назначение тюремщика нашего… С самого начала понимая всю несообразность собрать нас всех 125 человек в Нерчинске и смешать с толпой в 2000 каторжников (варнаков), он решился приехать в Читу, за 700 вёрст ближе Нерчинска».

Декабрист Владимир Иванович Штейнгейль – человек большого жизненного опыта и государственного ума – был старше других. В 42 года он принял участие в главном событии 1825 года, о котором сказал как о «вынужденном благородном восстании». Умер в 1862 году, оставив замечательные по содержанию «Записки». Есть небольшие зарисовки здесь и о Чите: «По обозрении Нерчинского края Лепарский избрал для временного приюта осуждённых Читу – село при впадении реки Читы в Ингоду, где находилось депо заводское и заводский комиссионер. Тут скуплены были места и некоторые дома. В одном из них по обнесении его тыном тотчас же устроена временная тюрьма, получившая после название малого каземата, и в то же время начато новое здание в 4-х отделениях для большого каземата… В Читинский острог привозились все тяжести для заводов из Верхнеудинска гужем, а отсюда сплавлялись на лодках и плотах».

Вопрос перенесения столицы из Нерчинска в Читу в середине века решался не без участия читинского поселенца Дмитрия Иринарховича Завалишина, оставившего в своих воспоминаниях «Записки декабриста» глубокие размышления на эту тему, подтверждающие в очередной раз талантливость его натуры: «Дело в том, что, имея в виду необходимость обращения Читы в город, я давно изучал местность с этой целью, давно составил план города и употреблял нравственное своё влияние на горное начальство, чтобы все новые постройки ещё задолго до открытия города соображались с этим планом… А как велик был труд по устройству города, но я не щадил никаких трудов, чтобы предохранить город от той порчи вначале, которая всегда искажала наши города и закрепляла, так сказать, их неправильность в будущем».

Отдельные фрагменты города придают Чите какой-то особый облик, напоминая о тех легендарных временах, участниками которых были и женщины-декабристки, оставившие яркие оригинальные воспоминания о забайкальском периоде жизни. В своих воспоминаниях они раскрылись как сердечные жёны и умные защитницы прав человека, как любящие и верные подруги и матери, сумевшие сохранить своё человеческое достоинство в нечеловеческих условиях каторги и ссылки. Эти «ангелы», как их назвал поэт Александр Одоевский, дали пример мужества и стоического характера, заслужив уважение соотечественников.

В «Записках княгини Марии Николаевны Волконской», глубоко трогающих всякого просвещённого человека, раскрыто признание о той замечательной поре, что сдружила и сблизила ссыльных декабристов в Читинском остроге, где мемуаристка оказалась после суровой жизни в Благодатке. Вот как Волконская описывает своё прибытие в Читу: «Мне сейчас же показали тюрьмы или острог, уже наполненные заключёнными: тюрем было три, вроде казарм, окружённых частоколами, высокими, как мачты. Одна тюрьма была довольно большая, другие – очень маленькие… Наши ходили на работу, т.к. в окрестностях не было никаких рудников… Комендант заставлял их чистить казённые хлева и конюшни, давно заброшенные, как конюшни Авгиевы мифологических времён… А когда настало лето, они должны были мести улицы».

«Записки» обращены к сыну Михаилу, но вместе с тем они являются своеобразной формой обращения и к будущим поколениям людей, в которых живёт отклик на всё происходящее в родной стране и которым не безразлична судьба своего Отечества.

В воспоминаниях другой декабристки Прасковьи Егоровны Анненковой – француженки Полины Гебль – мы читаем одухотворённые атмосферой соучастия и сопереживания заметки о Чите, описание которой дано почти сказочное: «Местоположение в Чите восхитительное, климат самый благодатный, земля чрезвычайно плодородная. Между тем, когда мы туда приехали, никто из жителей не думал пользоваться всеми этими дарами природы, никто не сеял, не садил и не имел даже малейшего понятия о каких бы то ни было овощах; это заставило меня заняться огородом, который я развела около своего домика; тут неподалёку была река, и с северной стороны огород был защищён горой. При таких условиях овощи мои достигли изумительных размеров. Растительность по всей Сибири поистине удивительная, и особенно это нас поражало в Чите».

Прасковья Егоровна писала воспоминания на французском, родном ей языке, впоследствии переведённом на русский её дочерью: «Чита стоит на горе… Это была маленькая деревня, состоявшая из 18 только домов. Тут был какой-то старый острог, куда первоначально и поместили декабристов… К осени 1827 года был окончен временный острог… До 70 человек должны были разместиться в 4 комнатах, где каждому было отведено очень немного места… шум от оков был невыносимый. Но молодость, здоровье, а главное дружба, которая связывала всех, помогали переносить невзгоды».

С одной стороны, сказывается эмоциональная натура мемуаристки, но важно здесь и другое – собратство людей высокой образованности и истинной культуры общения, что сделало их счастливыми в этих далеко не счастливых условиях жизни.

Вот ещё одна цитата из её книги: «В Чите и даже первое время в Петровском Заводе заключённые обязаны были выходить на разные работы, (которые) не были тягостны, потому что делались без особенного принуждения; это время служило даже отдыхом для заключённых, потому что в остроге вследствие тесноты ощущался недостаток воздуха. Сначала их выводили на реку колоть лёд, а летом заставляли также мести улицы, потом они ходили засыпать какой-то ров, который, не знаю почему, называли Чёртовой могилой. Позднее устроили мельницу с ручными жерновами, куда их посылали молоть».

Подытоживая разговор о пребывании декабристов в Чите, образ которой надолго сохранился в их памяти, заметим словами М. Бестужева, что «каземат дал нам охоту жить, чтоб не убивать любящих нас и любимых нами, наконец, дал нам материальные средства к существованию и доставил моральную пищу для нашей жизни. Каземат дал нам политическое существование за пределами политической смерти».

Все материалы рубрики: "Страницы истории"
 

Людмила Полетаева,
кандидат культурологии,
член клуба краеведов
«Читинское обозрение»
№50 (1430) // 14.12.2016 г.

Вернуться на главную страницу