Перед вами очерк. Совсем необычный. Как по содержанию, так и по жанру. Его придётся разделить на две составляющие: в первой – опора на художественное произведение, во второй – строго на факты. Тем более что действия происходили в течение последних 70 лет. 

Пля Сун и Мау Мо
Вскоре после Второй мировой, когда была уже повержена советской армией миллионная квантунская, дислоцирующаяся в марионеточном государстве Маньчжоу-Го, отдел кадров Забайкальской железной дороги подбирал проверенных тяговиков для работы по контракту на КВЖД (Китайско-Восточную железную дорогу). Закалённые в огне и труде паровозники, проехавшие по прифронтовым магистралям под бомбёжками и артобстрелами бригады, подошли по всем статьям.

Среди них были Павел Евсевлеев, мой отец, и Матвей Жадин из Хилка. Так они впервые попали в Китай. Здесь они «получили» китайские фамилии Павел – Пля Сун, а Матвей – Мау Мо.

Китайцы жили радостными переменами, карта древней страны менялась в считанные дни. Честные и трудолюбивые, они ждали помощи от «старшего русского брата» и «северного соседа». Люди же недалёкие, разбогатевшие во время оккупации на несчастье сограждан, объединялись и стремились помешать, не допустить перемен. В основном это были опасные хунхузы, солдаты Гоминьдана и национальная буржуазия.

Выходило так, что политические условия для советских работников там были нелёгкими. Требовалось показать квалификацию и подготовку. А сверкнуть было чем – война и лишения закалили людей.

Однажды машинистов и кочегаров паровозов из Советского Союза расквартировали по частным домам – фанзам. В общежитии поработал враг – инфекция то ли тифа, то ли холеры. Власти с этим злом решили покончить враз – здание сожгли. Другого подходящего не было, и паровозные бригады расквартировывали за плату каменным углём. С топливом было туго.

Пля Суна на постой к себе взял Цой Чишень, полукитайского, полукорейского происхождения, который прибыл в депо за своим постояльцем. Разговор был короткий, и вскоре маленький хозяин и высокий постоялец, чумазый, в рабочей одежде, пошли по пыльной улице.

Первое, что услышал от Цоя на русском:

– Большой ти. Я маля-маля. Я мески таская, сумха я тасси.

Пля Сун таращил глаза через затылок Цоя, стремясь увидеть всё необычное и заграничное. Это была окраина города. Вокруг теснились фанзы. А где же фанза Цоя? Он сказал, что с этой улицы не видна. А Пля Сун очень хотел опередить события, внимательно и сосредоточенно всматривался. И часто спрашивал хозяина, который нёс на коромысле две корзины:

– Вот та?

– Не-е… Ходи-ходи сюда.

А со станции, которая находилась выше окраины, крыши фанз напоминали гавань с китайскими джонками под названием «юли-юли», приспособленными к большим бурям и морским качкам, и особенно к политическим потрясениям. Теперь Пля Сун вступал в эту «гавань».

Цой всё так же нёс поклажу постояльца в двух корзинах на коромысле. В дверь своей фанзы пропустил гостя культурный хозяин, гостеприимно распахнув перед ним створки двери. На Руси так закрываются-открываются ставни на окнах.

Переступив порог, русский ахнул, обмер от скудности жилья. В понятии советского человека это было плохо сработанное зимовьё охотника. В фанзе холоднее, чем на улице. Стены голые и небелёные, пол земляной и накрыт проношенной до дыр кошмой. Печь необычная, с дымоходом под кан, напоминающий нары. На кане свёрнутые стёганые одеяла, циновки, занавески.

Игрушки на подоконнике… На кухне выделяется угол. Там посуда, раскрашенная по-петушиному, ярко и аляписто. Даже показалось, что сразу, совсем недалеко, прокричал ликующе звонко и горласто петух… Рядом с посудой баночки с красивыми этикетками, со специями.

Цой, ласково скаля широкие белые зубы, предложил:

– Цаю? Ы-ы?! – и потряс бородкой-топориком, всунул пальцы в карман шубной безрукавки, которая хоть и не пахла, но всё же навеяла пахучий омёт овчины.

Пля Сун отказался, Цой заметно огорчился.

– Цай – харашьео! Ы-ы? Бери-бери сюда.

– Вода здоровью вредна.

– Цаю – не-е?! Вай-вай-вай! Плёхо, – хозяин достал из кармана кисет с табаком-самосадом, весёлый и довольный закивал, – тибе, тибе – кури! Ты муссына. Тибе зазигалка.

– Некурящий я, – ответил Пля Сун и снова заметил, что хозяин огорчился. Он ругнул себя: ты что, мол, приехал сюда чину огорчать, Цой с душой к тебе, с уважением, а ты?

Хозяин дома не суетился, но и не важничал, а степенно ходил, накрывая на стол. Поставил варенье айвовое, рис в пиалах, яйца и крепкие, зелёно-бурые пальчиковые огурцы. Бокастую банку китайской тушёнки он ловко вскрыл солдатским штык-ножом и поставил на стол. В банке блестел свиной жир.

Цой посмотрел в глаза Пля Суна, слов не надо, искренне пригласил за стол. А увидев радостное согласие, наконец-то и сам радостно вздохнул.

Пля Сун ел с аппетитом, помалкивал. Осматривал жилище. Он уже хорошо разбирался в китайском быте и вещах. Нинигоу ярко, сочно блестели национальными колерами. Привлекательная Нюйова, богиня, создавшая детский мир впечатлений из глины, но, видно, не предполагающая, что придёт время режима Пу, когда ребятишки от голода станут есть глину… Грустно обо всём этом думать. О! А тут тотем первобытных племён – глиняная собака.

Но долго смотреть на игрушки не хватило сил. Желудок набился пищей, отяжелел и разбудил лень. Пля Сун снова посмотрел на хозяина. Увидел его руки с ороговевшими ногтями – болели, ломал? Грыз с детства?

– Что так? – и он показал Цою, красноречиво похлопал по пальцам своих рук.

– А? Эти? Японза-а!

Пля Сун слышал о зверствах самураев. Ногти на Цоевых руках были изуродованы: за «коммунистические симпатии» пытали, издевались, загоняли иголки под ногти, и теперь они росли вверх, будто стручковый перец.

Пля Сун познал, кто они, хунхузы и ламоза, и в Маньчжурии, и на перегоне до Хайлара, ведя бригадой тяжёлые гружёные составы, видел рыжеватую степь, мелькающих в Гаоляне людей, слышал выстрелы. Иногда по убегающей за окном степи проносились гривастые кони, всадники что-то кричали и визжали. Гремели выстрелы. И всякий раз Пля Сун вываливался в окно из паровозной будки, грозил им мазутным кулаком и хрипло кричал, захлёбываясь от встречного ветра:

– Вы чо, дурачье?! Вы чо – с вилами-то на паровоз?!

Хунхузы — члены организованных банд, действовавших в Северо-Восточном Китае (Маньчжурии) и на прилегающих территориях российского Дальнего Востока, Кореи и Монголии во второй половине 19-го — первой половине 20 века. В широком смысле — преступник, промышляющий разбоем. Ламоза с китайского — мохнатая шапка (русский разбойник).

Три версии одной судьбы
Так называется мой роман, обширной цитатой из которого я начал это повествование. Он вышел в читинском издательстве «Поиск» в 2000 году. Книга показывает читателю советского специалиста, забайкальца в послевоенном Китае, в китайской тюрьме времён хунвейбинов и в будничной обстановке большого железнодорожного узла. Эти трагические и правдивые версии вписаны в судьбу старого железнодорожника.

Судьба Матвея Жадина, что оказался в Китае вместе с моим отцом, сложилась трагично: спас китайчонка, буквально выдернув его из-под колёс состава, сам выскочить не успел – остался без обеих ног.

Память о Матвее я увековечил: написал рассказ, который так и называется «Матвей Жадин». В 1979 году он был опубликован в областной газете «Забайкальский рабочий». Матвей похоронен в селе Мухор-Шибирь Хилокского района. Образ железнодорожника Жадина, образ безногого столяра колхоза «Дружба», его жены Нюры, весёлой и жизнерадостной, у меня пред глазами и сейчас…

Русских паровозников в Китае называли хуацяо – это китаец, проживающий вне пределов своей страны. «Русский хуацяо» (додумал я) – это русский, проживающий на территории Китая…

Россия – это не только Европа. Это не столько Европа. Россия – это Азия

Чтобы посмотреть жизнь китайцев воочию, я неоднократно бывал в их стране. А о труде паровозных бригад знаю из самых надёжных источников – самих паровозников. Был их труд таким, что нынешнее поколение не имеет об этом никакого представления. Но вернёмся к роману.

Китай – это люди
Состав дёрнулся. Началась вахта: швырк лопатой, ещё швырк. Не задевать шуровочного кольца. Ну и что, что волнение! Работа! Ещё швырк. Котёл полыхает белым огнём. Вперёд, родимый, тяни состав. Огонь в топке всё белее и белее, паровоз убыстряет ход. Полетели со свистом по северной провинции Китая, так похожей на родное Забайкалье.

Площадка ходит под ногами из стороны в сторону. Колёса стучат, рельсы гудят. Бригада работает. Кочегара не так сковывает напряжение, как машиниста. Конечно, Пля Сун тоже переживает, но больше всех напряжён машинист Лебедев.

Уголёк тощий, а затраты труда невосполнимы: много пота, смертельная усталость, а результат пшиковый. Одежда от пота липнет к телу.

Работа кочегара – тяжёлый, угробистый труд, будто каторжная шахта. Вместе с тем, неимоверно уставая, Пля Сун всегда испытывал удовольствие и гордость: трудовые победы – самые лучшие победы над самим собой.

И даже когда глаза покрывала пелена усталости, он видел: на редких станциях люди. Весь Китай – это люди! Их много. На перронах стоят, бегают, курят, жестикулируют. У ног авоськи, плетёные корзины. За спинами сумки… Люди сумрачны, не машут руками, но смотрят в хвост уходящего поезда с надеждой – может, и этот поезд их ещё не последний. Люди боязливы, не уверены ни в себе, ни в завтрашнем дне. Да, они кланяются при встречах, русских называют «капитана», гостеприимны, калорийно кормят наших специалистов, а сами потуже затягивают поясные ремни. Живут только одним – надеждой на светлое будущее…

И надежды оправдаются в 1949 году с приходом китайской революции, и народная республика обретёт своё гуманное лицо, и это лицо мы воочию видим сегодня…

Все материалы рубрики "Читаем"

Алексей Павлов
«Читинское обозрение»
№20 (1504) // 16.05.2018 г.

Вернуться на главную страницу