Сегодня, 11 марта, исполняется 70 лет со дня рождения первого редактора «Читинского обозрения» (1990-1994) Натальи Васильевны Колобовой, уроженки села Улёты Читинской области.

Выпускница отделения журналистики филфака Иркутского госуниверситета (1975), работала на читинском радио, в редакциях газет «Забайкальский рабочий», «Читинское обозрение», «Набат», «Экстра».

В начале 80-х награждена областной организацией Союза журналистов СССР первой премией имени Курнатовского за цикл очерков и статей о людях и проблемах забайкальского села. В 1987 году (первая и единственная в истории забайкальской печати) стала лауреатом премии Союза журналистов СССР за публикации о становлении семейного подряда и коллективов интенсивного труда в сельском хозяйстве. Весной 2000 года Наталье Колобовой присуждена премия газеты «Советская Россия» за лучшую работу года.

17 октября 2020 будет ещё один юбилей, печальный – 20 лет, как её нет с нами…

Фото Ф. Машечко

Любить по-русски

Живёт в Токио 50-летний японец, работает, да не абы кем-нибудь, а является совладельцем крупной фирмы по производству компьютеров. Женат, имеет двоих детей: мальчик и… мальчик. После работы, устав порой делать деньги, заходит к знакомым гейшам, чтобы провести несколько часов за чашечкой горячего сакэ и чтением танки (трёх пятистиший).

И ничем бы не был мне интересен этот японец, один из десятков миллионов, если бы не имел он росту под два метра, русые волосы, серые, большие глаза и светлый цвет кожи. А всё потому, что этот японский японец зачат был от русского отца Валерия Минина.

…Валерий Минин, штатный охотник улётовского коопзверопромхоза, – личность не просто уникальная, но во многом загадочная, с размахом русской души, с горечью русских поступков. Недаром он – Минин!

Пройдя всю войну в разведке, он с Западного направления был переброшен на Восток, добивать Японию.

Никто теперь не скажет, почему в госпитале, где отлёживался красавец-капитан Минин, ухаживала за ранеными и пленная японочка. Наверное, она имела какие-нибудь медицинские навыки, а, может, просто не хватало рук, чтобы выносить из-под стонущих бойцов утки.

Было ей 17 лет, и такой нежной красоты Минин ещё не встречал, хотя протопал всю Европу и Азию захватил. Настоящее японское изящество и хрупкость, фарфоровое личико, миниатюрные ручки сочетались в девочке с ласковостью, терпением, добротой.

Известно, что браки совершаются на небесах. Так было Богу угодно, что Минин без памяти влюбился в японочку, и она полюбила этого гиганта-забайкальца.

После выздоровления Минин обратился к своему начальству с просьбой разрешить ему увезти японочку в Улёты. Страну Восходящего Солнца мы к тому времени вместе с Америкой победили, но мира, как известно, не заключили. И Минину отказали. О его отъезде в Японию речи, тем более, не было…

Вскоре жена-японочка с годовалым Мининым-сыном Олегом была препровождена на родину, а Минин, навсегда ушибленный душой, вернулся в Улёты.

Он почти сразу же ушёл в тайгу, которая стала его домом, женой, его другом. В Улётах появлялся редко, поскольку не имел здесь даже прописки. Ночевал в банях, тепляках.

Его пытались знакомить с женщинами, с русскими и хохлушками, грамотными и доярками, богатыми и чуть ли не босыми. Попусту. Минин уходил от сватовства огородами…

Приезжающих к нему в тайгу охотников-любителей, отдыхающее начальство он первый день привечал, кормил поистине царскими деликатесами, сутки пил с ними водку, но на второй день делался неприветливым, всё реже вступал в разговор, а на третий гости сами убирались подобру-поздорову, ибо Минин белке в глаз попадал за двести метров, а подаренный ему как-то на День Победы дорогой радиоприёмник расхлестал картечью…

Как всякий русский, свою тоску и горе он заливал вином. Но редко-редко, и мало тех избранных, кому рассказывал о жене-японке, сыне и любви…

…В английском, японском и всех других языках, оказывается, нет точного перевода нашего понятия «тоска». Переводчики мучаются, придумывая синонимы: сплин, душевный дискомфорт и так далее. А уж, тем более, они ничего не понимают, когда видят в тексте словосочетание – «зелёная тоска»…

Вот и 50-летний японец раз в году начинал чувствовать в своей груди не то тяжесть, не то жжение, чему он никак не мог подобрать определение. Плохо ему делалось. И тогда он садился в машину и ехал к горе Фудзияма, забирался на площадку и долго-долго смотрел на Север, туда, где, как он знал по рассказам матери, остался его отец. И из его не по-японски больших глаз катились слёзы.

…Перед самой смертью, буквально за три дня, Минин вышел из тайги, чтоб показаться врачам – начало прихватывать сердце. А 11 марта этого года его похоронили. За гробом шло всё мужское стреляюще-охотничье население Улёт.

После его ухода не осталось ни вещей, ни денег, лишь одна фотография: он, вся грудь в боевых орденах, красивый, счастливый и она – маленькая, совсем девочка, в кимоно.

Молитва за фермера

Бабка Пелагея из села Хадакта в конце ежевечерней молитвы, упомянув родителей, мужа-покойника и всех ушедших родственников, с недавнего времени стала прибавлять и имя фермера Васильева. Правда, не за упокой его души, а в усмирение гордыни.

…Осенью прошлого года в районе удался невиданный урожай картошки. Просто вал! Вот бабка Пелагея со своих скромных семи соток накопала аж 30 мешков. Стаскав картошку в тепляк, оглядев поистине Вавилонскую гору из розовых клубней, закручинилась. Даже если она будет съедать в день по ведру, хватит на всю оставшуюся жизнь. Но картошка, к сожалению, столько не хранится.

Но тут бабке Пелагее неслыханно подфартило: пришёл сосед с сообщением, что фермер Васильев заключил договор с воинской частью на поставку 100 тонн картошки и, хотя он тоже много накопал, но до этой цифры не дотягивает, в счёт будущей оплаты берёт картошку у односельчан.

Сосед повёз на склад фермера свою и бабкину картошку, спросив за эту царскую услугу всего-то бутылку. Кроме них, ещё сотня хадактинцев презентовали Пантелею Васильеву часть своего урожая. Именно презентовали…

Васильев всем выдал расписки, объяснив, что как только воинская часть получит деньги из Москвы, он по этим распискам рассчитается с односельчанами.

…Прошло много времени, полгода или более. По Хадакте разнёсся слух, что Васильев денежки получил сполна, однако сам об этом упорно молчал.

Бог поможет, решила бабка Пелагея, доставая из-за иконки расписку, что дал фермер, и засеменила к нему: должок за вами, Пантелей Григорьевич…

– Ни-ни, бабка! Это всё сплетни. Жди! Пока никаких денег!

Бабка Пелагея, от расстройства позабыв покормить единственную курицу, пошла советоваться к соседу.

– Врёт он всё! 140 тысяч от вояк получил и зажал, – рубанул тот. – Я, к примеру, в суд на Васильева подаю…

Бабка шарахнулась от соседа, как от зачумлённого: её вековой опыт предостерегал от тяжб с сильными мира сего. А Васильев в её глазах был могуч и богат неслыханно.

В суд на фермера подали чуть ли не все, кто в ту осень помог ему с картошкой. После этого половину суммы он отдал-таки. Но вот бабке Пелагее и иже с ней лишь обещает. Аргументирует он это бесхитростно:

– Мне самому нужны средства, чтобы развиваться…

Бабка Пелагея снова положила расписку за иконку и вечерами, перед сном, к основной молитве стала добавлять:

– Дай мне, Господи, ныне картохи не более чем потребно для пропитания, и прости раба твоего, фермера Васильева, за то, что он на чужом горбу в капиталистический рай въезжает…

Наталья Колобова
Из цикла «Улётовская мозаика»
(1997-1999 гг.)

Все материалы рубрики "Золотой фонд" земли Даурской"
 

«Читинское обозрение»
№11 (1599) // 11.03.2020 г.



Вернуться на главную страницу