От редакции:
Анатолия Ивановича Крушлинского – ветерана забайкальского спорта, председателя клуба инвалидов «Скиф» знали многие в нашем городе. Инвалидам же, которых он взял под свою опеку, он не просто помог укрепить здоровье, он подарил им веру в себя, новую жизнь, наполненную прекрасными событиями (читайте материал «Тренировки инвалидов клуба «Скиф» в «ЧО»). Кто же знал, что этого бодрого умного человека, стоящего на этом фото рядом с другом-велосипедом, не станет уже 10 января этого года. Соболезнуем родным и близким, скорбим вместе с вами.Читателям предлагаем автобиографический рассказ Анатолия Ивановича, который не был опубликован при жизни автора (фото А. Мясникова).
Была зима 1939 года. На нашей улице Недорезовской мы жили в деревянном доме. Он стоит до сих пор на Чите-1, первый, в котором тогда шла унылая и тревожная жизнь. Мы пребывали в голоде и в ожидании нашего отца, который томился в тюрьме с декабря 1937 года.
Сейчас я вспоминаю, что тогда в нашем закутке – на Крестьянской, Комсомольской и Набережной, почти не видно было мужчин. Кого арестовали в 37-м году, кого убили на Халхин-Голе и на озере Хасан. Правда, у соседей Столбченко был дед, он часто водил поить лошадей на Читинку. Тогда он служил в нашей милиции конюхом, всю Великую Отечественную войну. Короче – безнадёга.
Погода у нас переменчивая. Днём дул холодный ветер, поднимая песочные облака в небо, т.к. асфальта на Чите-1 ещё тогда не было. Да и зима была к тому же почти бесснежная. Но морозы стояли лютые, мама и бабушка загоняли нас с улицы домой очень быстро. А дома они нам постоянно напоминали: «Не стой в дверях, заходи быстрей в дом, а то выстудишь хату!».
Дров не хватало, и мы с моей младшей сестрой Олей (ещё одна сестренка Света была совсем маленькой, только научилась ходить) брали корзину или небольшое ведро и ходили по железнодорожным путям Транссиба. Там собирали небольшие куски угля, свалившиеся с проходящих мимо станции платформ, и складывали их, чтобы принести домой на завтра. Зимний вечер наступал рано. Да и вёдра, полные углём, стали уже тяжёлыми. Идём домой. Зато теперь мама затопит печь, и дома станет теплее.
Вечерами в нашем районе обычно отключали электричество на несколько часов, а чаще просто накал электролампочек становился тёмно-красного цвета, и читать можно было, только встав на табуретку ближе к лампочке. «Топливо» в керосиновой лампе было не всегда. То не было денег, чтобы его купить, а то и просто керосина неделями не продавали. И никто не знал, когда его привезут. Как проводить время вечерами – вопрос был не праздный.
Одно спасение – зайчики, вырвавшиеся из отверстий в дверке печи, которую уже затопили, они живо играли на белёной стене и как-то оживляли наши вечера. Как они прыгали на стене и перегоняли друг друга! Получалась такая увлекательная игра. Телевизоров тогда ещё не было, впрочем, как и денег на билеты в кино. Маму на работу не принимали, и они с бабушкой вместе шили на заказ или перелицовывали соседям разную одежду, за что нам и приносили продукты или деньги.
Вдруг в дверь постучали. Мама отвела нас в комнату и открыла замок. Обычно она не открывала сразу и была готова выйти через дальнее окно в огород – боялась, что её арестуют как врага народа.
В открытую дверь ворвалось целое облако пара и заполнило холодом почти всю кухню. Когда всё рассеялось, мы увидели у входа стоявшую молча нашу соседку тётю Пашу. Мама и пришедшая из тёмной комнаты наша бабушка тоже молча вглядывались в неё, точнее – в её заплаканное лицо. Потом бабушка взяла тётю Пашу за плечи и давай трясти: «Да говори ты, что случилось? Паша, не молчи!». Тётя Паша наклонилась и начала падать, едва прошептав: «Мой пришёл!». Это был первый случай в нашем районе, когда кто-то вернулся «оттуда», обычно после ареста либо отправляли этапом на Колыму, а чаще о родных просто ничего не могли узнать.
Мама – тёте Паше: «Повезло Степану Яковлевичу, живым вернулся домой из такого ада!». Бабушка: «Нашего Ваньку там твой не встречал? Кода он вернётся? Жив ли он?». Мама: «Ваня-то (это мой отец, осуждённый по 58 статье) сидит в другой, транспортной тюрьме. Не путай, мама!».
И три женщины потом долго стояли, молча обнявшись, и плакали, вздрагивая. На все вопросы, которые задавали по очереди моя мама и бабушка соседке Прасковье Сергеевне Строгановой, она только кивала головой или мотала ей из стороны в сторону.
Муж тёти Паши, Степан Яковлевич Строганов, работал бухгалтером на железной дороге, был арестован в 1937 году и, пройдя все испытания, точнее – пытки, выпавшие на долю его и его сокамерников в январе 1939 года, был оправдан по суду и выпущен из тюрьмы на свободу. Этот эпизод в то трагическое время надо было принимать не иначе как прецедент. Ведь те, кого арестовывали и увозили практически в неизвестность, к тому времени, как правило, не возвращались. А кого отправляли «без права переписки», исчезали совсем. И то, что в этой семье ждали Степана Яковлевича так долго, и он вернулся домой – это был праздник.
Когда я утром проснулся, то услышал стук в дверь и побежал открывать, но дверь вдруг сама стала открываться, и в неё шагнул… мой папа! От неожиданности я остановился и стал на него смотреть. А он как-то тихо и с улыбкой сказал: «Вот я и дома!». На нём была старая телогрейка и на голове старая ушанка. На его лице была почему-то серая борода, но всё равно были видны ввалившиеся щёки. Он увидел меня, протянул руки и сказал: «Толя, это я – твой отец, не узнал меня!». И, как прежде, схватил меня и хотел поднять, но только прижал к себе и целовал. Из комнаты пришли мама с бабушкой и враз заголосили. Все обнялись, и я оказался внизу, ко мне прижалась и сестрёнка Оля.
Так и на нашей Недорезовской случился праздник, которого ждали почти два года.
Все материалы рубрики "Читаем"
Анатолий Крушлинский
«Читинское обозрение»
№4 (1540) // 23.01.2019 г.
0 комментариев