«Как там материал про Фатиму?» – звонит Раиса Дмитриевна Самойлова, наш постоянный читатель, председатель городской организации «Дети войны». Моя героиня – её ближайшая подруга, почти сестра. Тоже учитель, только не историк, а трудовик. 15 лет проработали в Оловянной. Дружат больше полувека. Дети обеих «мамами» называют. Нынешней осенью Фатима прилетела «к Рае на юбилей». Чита в тот день была золотой. И вот уж мороз, заснежило, а я всё до диктофона не доберусь: то пятое, то десятое. Разве у них по-другому было? А совесть ставит щелбан: школа, семья,  комсомольские собрания… Всё успевали! Впереди сверкали вершины светлого будущего, и пусть времена изменились, но настоящий Эльбрус виден из окна Фатимы Алексеевны в Нальчике, а она – удивительная! – как и прежде, на высоте.

В Сибирь так в Сибирь!
80 выпускников Кабардино-Балкарского педагогического университета в начале 60-х направили за Уральские горы. От слова «Сибирь» веяло романтикой, трудностями, до которых так охочи молодость и задор. 

Эффектная – в красном пальто, с чёрной косой – красавица приехала в Оловянную учить школьниц кройке, шитью, кулинарии. Те сами уж бабушки, а помнят и любят её – сорок лет, как не живёт ни в районе, ни в Забайкалье, но поехала нынче навестить «девчонок».

Такими прочными стежками след оставили учителя «старой закалки», что несли не только знания, но просвещали – учили чувствовать, жить. Да и почва, в которую сеялось разумное, доброе, вечное, была отзывчивей, плодородней. У меня мама – учитель, тревожится: старшеклассники живут в некой прострации – между телефонной реальностью, куда норовят нырнуть даже на уроках, и действительностью, в которой учитель что-то пытается до них донести. Глаза отсутствующие. В 60-х было иначе? Тоже случалось всякое. Пришлось однажды Фатиме Ступниковой, хоть сама молоденькая была, выручать ученицу из религиозного омута. Семья неблагополучная, родители пили. Девочку затянули сектанты. Как из трясины – мудро, потихоньку – она вытягивала ребёнка «на берег». 

В порядке вещей было, что девчата оставались в учительском доме ночевать. Прибегали в выходные, вечерами посоветоваться, поговорить. Доверяли. Вместе – классом – ездили на Байкал. Муж у Фатимы Алексеевны тоже педагог, краевед, историк (вместе приехали в Забайкалье), относился к её общественным нагрузкам сверх плана с пониманием. 

А чего только не готовили на уроках! Аппетитными запахами разных национальных кухонь наполнены воспоминания. И – теплотой. «Деревенские дети особенные. Надо одну морковку принести на салат – килограмм несёт, чтобы всем хватило! На городских смотрю: жуёт яблоко, а соседу по парте не предложит. Но мои-то знают, как надо: принёс жвачку – делись, шоколадку – разламывай». 

Давно на пенсии, не преподаёт («куда уж, к восьмому десятку подбираюсь»), но о школе говорит в настоящем времени. Занимается с ребятами из младших классов – помогает делать домашние задания, встречает из школы. Методы воспитания в Кабардино-Балкарии суровее наших: родители детям не выказывают тёплых чувств (растёт и ладно). Брачный возраст настал – приоденут, выведут «в люди»…  Поэтому малыши, как воробушки в непогоду, жмутся к доброй учительнице. Вырастают джигиты – большими людьми становятся. А по улице едут на машине, увидят – притормозят: «Садитесь – подвезу!».

Кабардино-Балкария, что граничит с Северной Осетией на востоке, с Грузией на юге, с Карачаево-Черкесией на западе, необычная страна и многое в ней непросто. Два народа, которые далеко не во всём находят общий язык и почти потеряли национальные – балкарский и кабардинский. Их пытались вернуть в обиход обязательным изучением, а русский, на котором, хоть и с акцентом, говорит большая часть жителей республики, сначала низвели до уровня разговорного, а теперь вынуждены с горем пополам сдавать по нему ЕГЭ!.. 
Фатима Алексеевна, кстати, не балкарка, не кабардинка – она дочь осетинки и… русского альпиниста. 

«Папа маму украл»
«Мама – православная, рождена в Осетии. Но поскольку вышла замуж за русского (не своего), семья от неё отказалась. Они с отцом уехали в Кабардино-Балкарию, и с трёх лет я там. Мама была очень красивой. Отец, ростовчанин, работал начальником альплагеря, увёз её в горы. Украл», – смеётся Фатима Алексеевна, но объясняет, что давно это лишь дань традициям. «Крадут» невест до сих пор, но – по согласию и не на вздыбленных конях, перекинув через седло, а на блестящих автомобилях. 

70 лет назад цена любви была высокой: никогда больше мама не виделась с родными. Хотя Осетия – в ста километрах. Осетины приехали только раз – на её похороны. «Но мы-то с сёстрами, братьями всё же другого поколения, другого склада, требований к жизни и к себе – стали общаться, навещаем друг друга».

С читинской подругой они тоже надолго не расстаются. Раиса Самойлова летала в Нальчик пять лет назад, в 75 поднялась на Эльбрус. «На подъёмнике!» – хохочут обе. 

«И вы приезжайте, – говорит Фатима Алексеевна. – Двери моего дома в любое время открыты для сибиряков. Когда приезжают гости, оставляю им квартиру, чтобы не стеснять, и переезжаю к друзьям. У нас есть что посмотреть: Нальчик – маленький, но очень красивый город. Снежные горы, Эльбрус… Правда, такой осенней красоты, как в Забайкалье, больше нигде нет».

Она прилетела сюда не просто свидеться, а станцевать с юбиляршей вальс. Но добралась в Домодедово, а там пожар, 50 рейсов отложено, информации никакой. «Я, конечно, в расстроенных чувствах – 10 вечера, может, обратно в Минводы? Потом думаю: нет!». Экстренно сработала учительская «скорая помощь»: в два часа ночи ученица Раисы Дмитриевны разыскала путешественницу на Павелецком вокзале, забрала к себе. Ещё через сутки с небольшим закадычные подруги обнимались в аэропорту Читы. Жаль, юбилейный вальс к тому времени «откружил».
Победный, в котором нынче кружила вся страна, Фатима станцевала бы тоже с особым чувством.

«Мне было шесть лет
…когда в город пришёл немец. До этого: ну война и война (мы же маленькие, не понимаем). Дом был п-образный. Внизу – погреб. Мы все туда спрятались и глядим (двери тонкие, с щёлками): невысокого роста, с автоматом, немец открыл калитку, зашёл и сразу к погребу. На плохом русском приказывает: «Вылазь – стрелять буду». А мы не можем понять: «вылазь и стрелять буду» или «вылазь, а то стрелять буду»… Старики решили: надо всё-таки выходить. Вышли. Стоим. Тишина.

Немец всех построил. Стал проверять паспорта. «Рус, рус…». А нас четверых, чёрных, – меня, маму, Светку, Юрку, пододвинул автоматом в сторону: «Жид». Мама пыталась ему сказать, что мы не евреи, – не слышит. Потом паспорт проверил: осетинка.

…Не знаю, как попал в наш подвал тот человек, но как швейник запомнила: на нём был серый костюм в рубчик. А ещё у него был полный рот золотых зубов. Немец его забрал.

Мужчина потом вернулся, в сумерках, взрослые дали ему ботинки – кто, что мог. Мы смотрели на него, прижавшись друг к другу: зубов у мужчины… не было. Ночью он ушёл. А мы узнали, что это – страх войны.

Потом стащили в одну комнату перины и подушки: это спасло всех – при бомбёжке мина попала, но не разорвалась. Зато весь двор был в пуху!..».

А однажды выпивший немец (фашисты квартировались в доме буквой «п») с повязкой на глазу по ошибке зашёл в комнату с маленькой Фатимой – и сам испугался, и её напугал, и потом, чтобы загладить конфуз, принёс конфеты и сам пробовал: мол, эти не отравленные. 

Послевоенная история поразила: училась с ними девочка Зоя, из кабардино-балкарского села. Совсем не говорила на русском! И даже потом, после нескольких лет учёбы, оставался сильный акцент. А выяснилось, что девочка… русская. Двухлетнюю малышку вывезли из блокадного Ленинграда, семья в Кабардино-Балкарии приняла её. Родных родителей (такое бывает только в кино, и скорее уж в индийском, чем в кабардино-балкарском) Зоя тоже нашла. «Мы так все за неё радовались». 

Кстати, «Светку», которую немец отпихнул в сторону автоматом у того подвала, стала Светланой Богатыжевой, заслуженной артисткой республики. 

А немцы, уже на правах пленных, потом восстанавливали город, асфальтировали дороги… «И видимо, чтобы как-то поддержать себя», они все играли на губных гармошках. 

«В школе нас кормили – тарелочка манной каши, кусочек масла, две булочки и почти сладкий чай. Но с собой родители обязательно клали нам бутерброд. Идём в школу мимо колючей проволоки, и немцы – все, у кого были дети, – к этой проволоке: стоят и смотрят, тоскуя о своих.   

…Один вытащил фотографию и показывает, показывает! что я похожа на его дочку. Мне его жалко было, бутерброд свой всегда отдавала ему. Ребята ругали: «Зачем отдаёшь?», а мне жалко: он же голодный…. В последний раз, уже перед депортацией, у него такие слёзы на глазах – подаёт подставочку под фотографию и на ней написано: «Ганс, 1946 год». 

Фатима Алексеевна извиняется и… плачет: 
– Всё понимаю, но… Видимо, так устроен человек, что сердце смягчается. 
– Ну вот, – мягко отвлекает подругу Раиса Дмитриевна. – Расскажи-ка лучше, как сбежала из родного дома поднимать целину!

«Не ищите – я на целине»
На целину рвались по призыву партии и зову души. Фатима, третьекурсница, – секретарь комсомольской организации. Как не поехать?! Родители не пускали: она была даже не худая, а тощая. Такой ли носилки таскать. Но будущий муж привёз из села телогрейку, тёплый байковый костюм. Рано утром, когда все спали, целинница сбежала, оставив записку: «Не ищите – я на целине». В машину – и на четыре месяца в Казахстан!

– Был сумасшедший урожай пшеницы. Но её убирали к осени, а сначала привезли нас, городских, и говорят: вот ваш бригадир и вот ваши бычки. Зачем нам бычки? «Будем делать замес…». Опять ничего не поняли. Привёз. Яма большая. Соломы туда, глины и навозу, бычков спустил – месите. Как?! Сапоги снял, спустился, поводил быков. «Теперь вы». И уехал. Месили, падали, хохотали – нас видеть надо было. Ладно, хозяйка хорошая была – грела воды, чтобы хоть раз в неделю мылись. Купались в Ишиме. Через месяц за пшеницу принялись. Тяжело, но очень хорошо было! 

– Отец по возвращении не выдрал? – включает педагога  Раиса Дмитриевна. 
– Может, и собирался, да очень уж удивились они: я уезжала – 40 кг не была, а вернулась – 55. На одном хлебе жили: повара не успевали то соль, то крупу получить, да и не сваришь на такую ораву. Кусок слипшихся макарон, хлеб и чай. Пополнела и заработала по тем временам неплохо. 

В Казахстане Фатима увидела раз революционерку Каплан, ту самую, что покушалась на Ленина: жила – ссыльная, старая, злющая – за огромным забором.  

«Всё было другое», – с ностальгией вспоминает целину, студенчество и своё 45-летнее учительство гостья Читы. Светлое будущее, к которому их поколение так стремилось, рухнуло снежной лавиной. Но глаза блестят, голос «педагогический», спина прямая, а за спиной – сотни прекрасных учеников. Вершина покорена. 
А Эльбрус из Вашего окна, чем чёрт не шутит, ещё увидим! 

Все материалы рубрики "Гости нашего города"
 

Елена Сластина
Фото из архива 
Ф.А. Ступниковой
«Читинское обозрение»
№47 (1375) // 25.11.2015 г.

Вернуться н главную страницу