Под песни старого тунгуса
Север и послевоенное детство в поэзии
Геннадия Никулова – главные темы
Мир не казался нам добрее
От комаров, мошки и гнуса.
Но становились мы мудрее
Под песни старого тунгуса…
Геннадий Васильевич Никулов сейчас живёт в Домне. Он и сам поёт. Наверное, поэтому взялся писать стихи, что легко ложатся на музыку… На его стихи написаны песни забайкальских композиторов Васильковского, Волкова, Аверьянова.
Бегство
Геннадий Васильевич родился в эвенкийском посёлке Калакан – за месяц до ареста своего отца Николая Никодимовича Гельфонда.
По разнарядке партии в 1935 году библиотечного работника Николая Гельфонда направили в Витимо-Олёкминский эвенкийский округ – заместителем начальника окружной милиции. Как человека грамотного – так объяснили новое назначение
Николай приехал в эвенкийское село не один, с молодой женой и дочкой. Виделись они, правда, урывками, чаще ночами – ему приходилось заниматься расследованием уголовных дел. То карбас с грузами для Каларского золотого прииска в бурных водах Тунгир-реки перевернулся, то нашли убитым китайского «ходю» – китайцы потайными тропами пытались вынести на родину золотые слитки…
В 30-е годы из Воронежа, Тамбова, Кирова в Витимо-Олёк-минский эвенкийский округ прибыло много молодых специалистов – учителей, музыкантов, режиссёров. Калакан был центральным посёлком округа. Здесь открылась десятилетка, была построена и оснащена больница, в библиотеке – книги на любой вкус. В клубе звучали скрипичные концерты, ставились пьесы русских классиков. Застрельщиками были всё те же спецы-переселенцы. Следователь Гельфонд и его жена машинистка Мария охотно окунулись в этот бурлящий поток: Николай пел в хоре, жена, уже на сносях, участвовала в постановках любительских спектаклей.
В 1937 году в эвенкийском округе началось создание животноводческих колхозов и обобществление домашних оленей. Эвенкийские шаманы встретили это новшество настороженно. Повсюду на стойбищах шли камлания, камы предвещали сородичам грядущие бедствия, призывали сворачивать чумы и уходить вглубь тайги. С самахалами расправлялись… Орочоны не вступились за своих духовных поводырей: спешно грузили вьюки, откочёвывали к Амуру или Витиму. Власти простых кочевников не трогали
В 1938 году эвенкийский округ был расформирован. Часть его отошла к Читинской области, часть – к Бурятии. Калакан потерял былой статус. Поселковая больница расформирована, библиотека растащена по клочкам, музыкальные инструменты из клуба исчезли. Но самое страшное, один за другим стали исчезать люди. Был объявлен врагом народа начальник калаканской милиции, следом его заместитель Николай Гельфонд. За то, вероятно, что не распознали зачинщиков смуты среди орочон. Впрочем, время было такое: всюду искали врагов.
Домой Николай Гельфонд не вернулся. И никто на этом свете о нём больше не слышал. Уже перед своей смертью мать передала Геннадию письмо отца, которое тот сумел передать с оказией. Он писал: «Арестован в первый день приезда в Читу. Наверное, будут судить. Что будет – того не миновать. Но если любишь, жди. Жди, пока не выйду из тюрьмы».
Он не надеялся на праведный суд, слишком хорошо знал, как действует машина репрессий, но верил, что выдержит и десять, и двадцать лет лагерей: он нужен жене, дочке, младенцу, который только появился на свет.
В письме шли наставления, как семье выжить без него: «Милую дочь мою Эличку береги, береги и второго ребёнка. Кто родился? Как назвали?.. Получи деньги со сберкнижки. Если до зимы не выйду, поезжай домой к родителям в Петровск-Забайкальск. Ненужное имущество продай. Но летом из Калакана не выезжай, будет трудно, и расходов много. Не трогайся до первой зимней дороги. Письмо порви. А мои документы все сохрани… Крепко бессчётно целую всех вас. Я много пережил за эти восемь дней подвала».
Марию и её детей спас односельчанин, её партнёр по любительскому театру, Никулов. Снабженца Василия перебросили в только что созданный Каларский район, и он под покровом ночи увёз с собой Машу с детьми. Поселил в эвенкийском посёлке Неляты, за 250 километров от районного центра – Чары, там всё районное начальство базировалось, и он тоже вынужден был жить среди них. Наезжал редко, на часок-другой, не больше: не хотел к беженцам внимания привлекать.
Брак Мария и Василий зарегистрировали лишь в 45-м, когда беглецов уже не разыскивали, и к той поре не осталось никакой надежды на возвращение Николая. Отчим оказался человеком совестливым и добрым, заботился и о своих двух сыновьях, вскоре появившихся на свет, и о приёмных детях – не делил их.
Военное детство
О жизни в селе Неляты Геннадий помнит немногое. Вечно хотелось есть. В памяти всплывает картинка: они с сестрёнкой Элей сидят, забравшись с ногами, на столе, смотрят в окно – уже солнце в зените. Когда же тётя Зина, наконец, вернётся из школы и покормит их? По полу бегают мыши. Видимо, тоже ждут крошек от обеда…
Зине, сестре отчима, было всего 13 лет, она присматривала за ребятишками – им она казалась взрослой. Девчонка после школьных уроков бежала к Витиму – вымывать червей из мяса. Так делала не она одна. Остатки полусгнившего мяса нелятинки соскребали в лабазах охотников-эвенков, теперь и оно шло в ход… А после Зина варила суп с лебедой или крапивой.
Мать устроилась машинисткой в сельском совете, до ночи пропадала в конторе, печатала на машинке отчёты о выполнении отпущенных заданий охотниками, о поставках мяса на фронт. Отчим заведовал районным заготовительным пунктом, без продыху мотался по охотничьим стоянкам и северным колхозам. Собирал пушнину, мясо диких зверей и забитых домашних оленей. Оленьи туши и дикое мясо по зимнику отправлял на фронт. Своим домочадцам Василий не мог выделить ни кусочка, принципы не позволяли.
– Ярый коммунист был, даже в мыслях не держал воспользоваться своим положением. Некоторые односельчане уже к концу 40-х годов обзавелись коврами, по тем временам символом зажиточной жизни… Никулов мог, конечно, достать для себя ковёр. Но и пальцем не шевельнул: накопительство было ему не по нутру. Помню, отчиму для работы выделили мотоцикл. Но он запер его в сарае и добирался до заготпунктов на оленях или лошадях. Не хотел выделяться.
Зимой 1945 года семья Никуловых, наконец, соединилась и перебралась в Чару, райцентр. Геннадий Васильевич, хоть и мал был, помнит это кочевье.
– Из Нелят тронулись в декабре, в самые морозы – за -50 градусов жало. Для тепла в кибитке отчим всю дорогу топил железную печурку, но от искры загорелся брезент. Он и мама принялись тушить, а нас, малышню, на снег высадили. Кое-как в темноте пешком добрались до зимовья – лошадь, испугавшись, убежала. Всю ночь ловили её, чинили кибитку. Лишь на следующий день добрались до райцентра.
Но и тут голод не отпускал. Только когда начались занятия в школе, о голодных резях в желудке забыл. Сельские власти заботились об учениках – на переменах поили сладким чаем да вдобавок угощали сдобными булочками – прямо с печи.
Хочешь мира...
Генка с другими мальчишками не раз видел, как конвоиры гнали через посёлок замученных людей, колонну сопровождали овчарки. Среди местных жителей шли перетолки о том, чем заняты заключённые. Вроде бы, руду в порошок перетирают. Из того порошка на Большой земле какую-то особо смертоносную бомбу будут делать. Этой бомбой если жахнуть, от противника мокрого места не останется…
В нескольких километрах от Чары был разбит лагерь «посёлок Синельга», где жили специалисты, поблизости построены жилища для немцев – переселенцев из Поволжья и Казахстана. А в ущелье Мраморном за колючей проволокой трудились заключённые, добывали урановую руду. Убегали часто…
– Но не помню ни одного случая убийства мирного населения или разбойного грабежа, совершённого беглыми узниками. Видать, не преступники были они. Замели, поди, по оговору. Или на войне раненые в плен попали…
Первым делом – самолёты
Аресты, доносы, атмосфера страха – всё это было в послевоенном детстве Никулова. Но было и другое. Неуёмная жажда жизни. Война позади! В клубе по выходным крутили трофейные пластинки на патефоне, а жители Чары – и стар, и млад – самозабвенно танцевали «польку-венгерку», а после под баян пускались вприсядку.
Геннадий помнит, как чарцы всем миром участвовали в расчистке поля под аэродром. Пилоты АН-2 в благодарность катали жителей Чары на самолёте. Воздушная машина была диковинкой в таёжном краю, всем хотелось побывать в её кабине, потрогать рычаги, с высоты птичьего полёта посмотреть на родной посёлок. Лётчики снова и снова загружали в салон самолёта любопытных пассажиров и кружили над Чарой.
Генка важничал перед ребятнёй. Лётчики, вывозившие на материк руду, столовались у них в доме: отчим за организацию перевозок урана отвечал. А у ребятни была своя забава. Зимой самолёт на лыжах совершал посадку на лёд озера Талычи или реки Чары. Мальчишки сбегались, цеплялись за крылья и так катились по льду. Дух от восторга захватывало!
Родословная
– Я лётчиком мечтал быть. Не получилось. Мы к той поре переехали в Петровский Завод, а отчима на три года отправили на учёбу в кооперативный техникум. Он партейный – отказаться никак нельзя. Пришлось мне матери помогать. Устроился после семилетки рабочим на металлургический завод.
Завод делегировал комсомольца в райком комсомола. А оттуда Геннадия по путёвке направили работать в милицию. Тут он прошёл все ступеньки – от участкового до начальника следственного отдела и зам. начальника районной милиции.
– Не стремился, а вот как получилось: повторил судьбу своего родного отца Николая Гельфонда, карьеру его служебную.
До своего совершеннолетия Геннадий носил фамилию Гельфонд. Но когда получал паспорт, сердобольные женщины записали его под фамилией отчима. Национальность вписали – «русский», хотя родные отец и мать – евреи. «Времена-то непростые… С фамилией «Никулов» тебе, парень, поспокойнее будет».
С тех пор он стал Никуловым Геннадием Васильевичем. Выйдя на пенсию, занялся поисками следов родного отца. В Калининграде отыскал его младшего брата Александра.
Удалось собрать сведения и о деде – военном фельдшере Никодиме Гельфонде, еврее из Николаевской волости, воевавшем в 1905 году с Японией и впоследствии осевшем в Сибири.
– Боевой мужик был! В 20-е боролся с эпидемией оспы в Улётовском районе. В 30-е перебрался в Чару и здесь занимался целительством. Но как-то пожалел многодетную женщину, задавленную нуждой, сделал ей аборт. Аборты запрещены были… На деда моего донесли. Но арестовать не успели, он принял яд.
…Геннадий Васильевич теперь подписывается двойной фамилией: Никулов/Гельфонд. Себя называет «русским евреем». Вновь и вновь в надежде разыскать сведения об отце рассылает запросы в архивы, военные музеи. Зачем это нужно? У него подрастают четверо внуков и две правнучки. Они должны знать свои корни, знать правду о своих дедах и стране.
– Вот как у родителей ведётся? Любят-то не только здоровых ребятишек, но и тех, кто с изъяном. Выправиться им помогают… Такой любовью надо и Родину свою любить.
Нина Коледнева
«Читинское Обозрение»
№39 (1314) // 24.09.2014 г.
Все материалы рубрики "Наши люди"
Все материалы рубрики "Год литературы"
0 комментариев