«Иду я как-то вечером, а из-за угла выворачивают два лба!». «А вот у них в семье три здоровых лба, а матери никто не помогает!». Думаю, нечто подобное всем приходилось слышать.

Лбами женщин не называют, и мы часто слышим это слово с прилагательным здоровый. Мне также не приходилось слышать это слово применительно к мужчинам пенсионного возраста. Что же вырисовывается? Мужчина молодого или сравнительно молодого возраста, не тщедушной комплекции. Что-то из синонимического ряда: здоровяк, амбал, мордоворот и т. п. Вот моя знакомая, удлиняя этот ряд, зовёт своего благоверного в раздражении-восхищении «шкафом».

Объяснение восходит к истории российской армии. Российская армия времён империи долго формировалась на основе рекрутской повинности. Повинность эта падала на податные сословия (крестьян, мещан, купечество), обязанные платить налоги. Служба эта не вызывала восторга, а бодрость военного духа укреплялась зуботычинами и шпицрутенами на «зелёной улице» или «аллее», проще говоря – драли прутьями, прогоняя сквозь строй. Если после 25-летней службы – например, при Николае I – солдат оставался цел от военной дисциплины и сражений «за веру, царя и отечество», он мог – теперь уже свободный – отправляться на все четыре стороны с обязанностью «бороду брить, по миру не ходить».

В первом издании «академического» словаря современного русского языка в гнезде слова брить даётся выражение «брить лоб» (устар.) – отдавать в рекруты (от обычая брить лоб принятому на военную службу и брить затылок не принятому»).

Зачем это – брить?
Я уже говорил, что солдатская служба не была малиной, часто сопровождалась побегами – дезертирством. Например, после заграничного похода русской армии (1812–1815) солдаты, повидавшие прелести более свободной жизни на Западе, дезертировали даже капральствами – взводами по-нынешнему, это по 20-30 человек.

Брить – это была полицейская мера: фотографии тогда не было, установить человека можно было по словесному описанию, но много ли оно давало, если у человека не было каких-либо редких примет. Вот и исправник в «Дубровском» Пушкина читает приметы преступника: «Приметы Владимира Дубровского. От роду 22 года, роста среднего, лицом чист, бороду бреет, глаза имеет карие, волосы русые, нос прямой». Мало ли кареглазых, русых с прямым носом и средним ростом гуляло тогда в родных просторах? Человек же с выбритым лбом сразу бросался в глаза и задерживался. Выбритый же затылок свидетельствовал, что человек в рекрутском присутствии был, но не подошёл по каким-либо нормативам, он свободен от тягостной перспективы, ура! У незабвенного Владимира Даля даже есть выражение «Потылить рекрута, забраковать». А вот у здоровых – кому сказали «лоб!», а не «затылок!», начиналась военная карьера. И власть на страже, бдит над стрижеными лбами.

Армия пьяниц и смутьянов
Иногда бывало, что эти «лбы» по признанию их рекрутами не сразу отправлялись в военные части, а оставлялись до срока в своих деревнях под охрану. Вот донесение 1804 года по этому поводу: «Оставлять рекрут, набранных во флот, на отчёте деревень, было бы как для обывателей, обязанных их стеречь, весьма отяготительно, так и для флота ненадёжно, потому что при востребовании люди сии могут разбежаться, и тогда должно будет новый особенный делать набор».

Основная часть рекрутов была из крепостных крестьян. Помещики, исходя из чисто экономических соображений, не были заинтересованы в сдаче «справных» крестьян и старались избавиться от своих воров, пьяниц и других смутьянов порядка. Таким образом, у поэта Майкова его герой Елеся, пьянь из пьяни, кулачный боец и проходимец угодил в солдаты: «Збылася истинна Зевесовых речей, Елесеньке весь лоб подбрили до ушей. Какой бы ето знак, Куда Елесю рядят? Не уже ли ево и впрям во службу ладят. Увы то истинна! был зделан приговор: «Елеська как беглец, а может быть и вор, Которой ни какой не нёс мирския платы, Сведён в военную и отдан там в солдаты». Вот вам и могучие кадры армии и флота!

Сегодня сказали бы — почва для коррупции
Указы 1766 и 1779 гг. давали дворянам возможность во всякое время сдавать в любом количестве своих крестьян в солдаты, получая за них квитанции, что освобождало их от поставки рекрут по числу полученных квитанций. «Это, – писал Юрий Лотман, – превратило «бритьё лбов», с одной стороны, в меру наказания: помещик мог в любое время оторвать неугодного ему крестьянина от семьи и сдать – практически навсегда – в солдаты. С другой – сдача рекрутов сделалась доходным, хотя и официально запрещённым промыслом: квитанции у помещика охотно покупали другие помещики, не желающие расставаться со своей рабочей силой, или даже богатые крестьяне (а иногда и «мир» вскладчину), чтобы избавить своего парня от рекрутчины».

Знаменитый революционер-анархист Пётр Кропоткин, описывая свою молодость в родном поместье в 40-х годах XIX в., сохранил на всю жизнь тягостные воспоминания о рекрутском наборе: «Мрачный ужас охватывал весь наш дом, когда становилось известно, что кого-нибудь из прислуги отправляют в военное присутствие. Его заковывали и сажали в контору под караулом, чтоб помешать наложить на себя руки. Затем к дверям конторы подъезжала телега, и сдаваемого выводили в сопровождении двух караульных. Все дворовые окружали его. Он кланялся всем низко и просил каждого простить ему вольные и невольные прегрешения. Если родители сдаваемого жили в деревне, они приходили также, чтобы проводить. Тогда он клал родителям низкий поклон, причём мать и родственницы начинали причитывать, как по покойнике: «На кого ты нас покинул? Кто порадеет о нас на чужой сторонке? Кто нас, сиротушек, от людей злых да укроет?..».

Сама возможность избежать военной службы высоко ценилась, и податные подданные российской короны с деньгами могли поставить вместо себя заместителя-охотника, т. е. добровольца, за определённую сумму стать рекрутом. При согласии стать им этот человек всячески ублажался нанимателем: его поили, кормили, холили и лелеяли. А чтобы не убежал, пропали тогда денежки, – были такие случаи – наниматель приковывал к себе охотника до момента сдачи партионному начальнику, тому, кто с командой караульных вёл партию рекрутов до места назначения.

Система найма охотников всегда сопровождалась продажностью, махинациями чиновников и непотребством охотников, что раздражало власти. Олонецкий губернатор Н.Э. Писарев в 1850 г. докладывал министру внутренних дел, что сложившаяся на вверенной ему территории практика найма в рекруты местных жителей и выходцев из Финляндии «…в высочайшей степени развращает народную нравственность: нанимаемый обыкновенно соглашается идти на службу, имея в виду провести время, иногда год и более до набора, самым разгульным образом, ибо знает, что наниматель, дабы он не сделал над собою какого членовредительства, не пожалеет для него ничего и исполнит раболепно все его затеи, поэтому пьёт сколько угодно, заставляет держать за себя развратных женщин, часто требует жены или дочери нанимателя и всё это исполняется вместе со всеми причудами самого гнусного и скаредного разврата».

А довозили-то не всех
Партионный начальник принимает команду рекрут, все их документы и личные деньги. Число конвойных рассчитывается от величины партии. Партия идёт по заранее утверждённому маршруту, останавливаясь в населённых пунктах, где рекрутов распределяют по квартирам. Хозяева обязаны их кормить, получая за это квитанции. Несомненно, это очень стесняет хозяев. Вот почему в те времена высоко ценилась табличка на доме «Свободен от постоя», что обыгрывалось даже в водевилях. Начальник предупреждает городничих об остановках, чтобы последние приготовили всё необходимое для приёма партии, предусматривалась также процедура медицинского осмотра или баня. Путь был долог, рекруты обрастали волосами, то есть становились мало отличимы от окружающих жителей, что могло спровоцировать побеги, посему их стригли «чтобы между стрижкой и причёскою простолюдинов была заметная разность».

По дороге рекрутам не разрешалось – в опасение побегов – одному отлучаться по нужде в сторону от дороги. Это обязательно делалось группой в сопровождении конвойного. Тем не менее, рекруты бежали, бежали даже и конвойные, которые, казалось бы, уже привыкли к «трудностям и лишениям службы». Рекрутские начальники, приведшие партию с меньшими потерями, получали награды.

В памяти народной
К концу XIX в. в некоторых местах России «лбы» стали называться «лобовыми». Уменьшились сроки службы, меньше стало в армии мордобоя, но по инерции к ним продолжали относиться как к будущим страдальцам, и им многое прощалось до призыва. Вот как описывает Гладков в «Лихой године» этих ребят в начале уже ХХ века: «Сыгней пропадал у чеботаря и по вечерам торопливо пробегал в кладовую, переодевался там и так же торопливо, с оглядкой исчезал в сумерках за амбарами, кудрявый, густобровый, ловкий. Должно быть, он пользовался правом «лобового», для которого все – трын трава. Этих парней считали наполовину солдатами, и, по обычаю, в часы гульбы уже не было над ними суровой власти отца и семьи. Озорство их часто булгачило всю деревню. Притворяясь пьяными, они проходили по улицам нашей и заречной стороны, орали пригудки под гармошку, плясали на ходу и вдруг, ни с того ни сего, начинали ломать прясла в загонах и выгонять на улицу коров и овец. Скотина мычала и блеяла и разбредалась по улице. <…> В эти зловещие ночи, когда избы прижимались к земле в могильном молчании, лобовые ребята бродили по селу и, распевая пригудки под гармошку, будоражили девчат, которые спали на траве перед своими избами. Эти озорные прогулки по всему селу с гармошкой и разудалыми припевками, когда в редкой избе не было горя, оскорбляли горестную тишину и вызывали враждебные жалобы».

Более столетия русский народ откликается на явления и события в стране частушками: «Мы, некрутики, не люди, Нас и девушки не любят, Про нас слава и почет: Называют бритый чёрт», «Нам недолго пофорсить, Длинны волосы носить. Слетят эти волоски́, Как с осинушки листки».

Все материалы рубрики "Темы"
 

Николай Епишкин,
переводчик
«Читинское обозрение»
№8 (1544) // 20.02.2019 г.

Вернуться на главную страницу