Усилиями читинки Галины Фёдоровны Самариной – автора межрегионального проекта «По дороге декабристов: Чита — Петровский Завод. Забайкальский край — республика Бурятия» – в нашем крае и в Бурятии установлено уже девять верстовых столбов, отмечающих путь декабристов. Всего будет установлено 15. Как сами декабристы описывали в дневниках и запечатлевали увиденное на рисунках и акварелях, можно увидеть и прочесть в их мемуарах.
Начало пути
Для декабристов, отбывавших каторжный срок в Забайкалье, самыми приятными были те 46 дней, которые они провели в пути от Читы до Петровского Завода. Для 85 мятежников, приговорённых решением Верховного уголовного суда к разным каторжным срокам, этот самый срок начинался в Чите. В то же время царь дал указание возвести в Петровском железоделательном заводе тюрьму по всем канонам строительства русских тюрем. В августе месяце 1830 года постройка оставалась ещё не законченной, но до зимних холодов узников надо было перевести на новое место. Предстояло пройти 634,5 версты (635 км).
Андрей Розен вспоминал: «Жители Читы провожали нас со слезами непритворными и с благословениями, потому что пребывание наше доставляло им множество денег и выгод: они хорошо обстроились и получили для украшения деревни лучшие дома коменданта, кн. Трубецкой, Волконской и Анненковой. Муравьёва, Нарышкина и Давыдова жили в наёмных домах, которые они хорошо перестроили».
Решено было идти пешим ходом, «хоть это и не ближний свет», двумя партиями. В то время никакого другого пути, как Московский тракт, не существовало. При всей своей огромной длине он представлял собой наиболее короткий почтовый и торговый путь на восток страны.
В начале 18 века на притрассовых землях Московского тракта интенсивно возводились станицы, сёла, куда заселялись русские переселенцы. Так, возникли на территории Еравны вдоль тракта сёла Поперечное (по-бурятски Тайлунд), Укыр, Домна, Конда. По этой дороге проезжали известные учёные-путешественники Прежевальский, Гмелин, Лаксман, знаменитый писатель Чехов, исследователь-краевед Кропоткин. По ней же в 1891 году следовал будущий Российский император Николай Второй во время своего путешествия по Азии. Тракт называли тюремным, каторжным, кандальным. Он шёл через Верхнеудинск (Улан-Удэ), от которого была дорога на Петровский завод.
Женщины выехали немного раньше, чтобы обустроиться на новом месте и приготовиться к встрече мужей. Жёнам было разрешено жить со своими благоверными в казематских «номерах», как их называет в своих записках Мария Волконская. Трубецкой, Лунин, Бриген страдали от незаживших ран, полученных в войне 1812 года, слаб здоровьем был Оболенский. Для больных выделили повозки.
По намеченному маршруту на ночёвки ставили юрты строго в один ряд, в каждой размещались по 4-5 человек. Два дня шли, два – отдыхали. 7 августа первая партия под управлением коменданта Нерчинских заводов генерал-майора С.Р. Лепарского выступила в поход. Через два дня вышла вторая во главе с плац-майором подполковником Лепарским (племянником коменданта). С ними – конвой (взвод солдат), кашевары.
За несколько дней до выступления из Читинского острога шли проливные дожди, продолжавшиеся и в первые дни похода. На дорогах – лужи, слякоть. Проехать по грязи можно было в телегах, но никто не захотел, пошли пешком.
Из записок братьев Бестужевых: «9-го поутру в 9-ом часу выступили и мы. Чита скрылась, мы вышли на Ингоду, оставив за собой в праве Кинонское озеро. Прекрасные виды! Остановились в юртах при деревне Чёрной. Этот трудный переход в такую погоду нас измучил… Я спал как мёртвый» (орфография сохранена).
«Природа так великолепна…»
Вскоре погода изменилась, и, как обычно в Забайкалье в это время, стала солнечной, кругом тихо, спокойно, тёплый чистый воздух, ранняя осень позолотила деревья. Настроение изменилось, все повеселели. У многих участников перехода в мемуарах, письмах, записках остались очень тёплые воспоминания.
Николай Басаргин: «Поход был для нас скорее приятною прогулкою, нежели утомительным путешествием. Я и теперь вспоминаю о нём с удовольствием. Мы сами помирали со смеху, глядя на костюмы наши и на наше комическое шествие. Оно открывалось почти всегда Завалишиным в круглой шляпе с величайшими полями и в каком-то платье чёрного цвета своего собственного изобретения, похожем на квакерский кафтан. За ним Волконский в женской кацавейке, некоторые в долгополых пономарских сюртуках, другие в испанских мантиях, иные в блузах; одним словом, такое разнообразие комического, что если б мы встретили какого-нибудь европейца, выехавшего только из столицы, то он непременно подумал бы, что тут есть большое заведение для сумасшедших, и их вывели погулять».
Так Басаргин восторгается природой: «В Восточной Сибири, и особенно за Байкалом природа так великолепна, так изумительно красива, так богата флорою и приятными для глаза ландшафтами, что, бывало, невольно с восторженным удивлением простоишь несколько времени, глядя на окружающие предметы и окрестности. Воздух так же благотворен и так напитан ароматами душистых трав и цветов, что, дыша им, чувствуешь какое-то наслаждение».
Ему вторит Михаил Бестужев: «Прекрасные картины природы, беспрестанно сменяющие одни других, новые лица, новая природа, новые звуки языка, – тень свободы, хотя для одних взоров. Близкие деревья освещены, подобно театральным декорациям, бальзамический воздух – всё, всё очаровательно! Очаровательно даже не для узника, которому после тюрьмы и затворов, без сомнения, прелестен божий мир».
А его брат Николай Бестужев делает зарисовки. На отдыхе 11 августа в районе Домно-Ключи (43 км от Читы) появилась акварель, подписанная рукой Михаила: «Братские юрты на дороге из Читы в Петровской». Вдали на фоне сопок село, слева – огромная сосна, в тени которой восемь бурятских юрт (местные жители их называли братскими), в стороне ещё одна юрта с часовым у входа. Рядом повозки на огромных окованных колёсах, на переднем плане группа людей у костра, среди которых трое бурят и двое арестантов. Есть несколько копий с этого рисунка: в письме Михаила Бестужева сестре, в альбоме А.И. Давыдовой. В.П. Ивашев, И.В. Киреев изобразили то же самое место на своих рисунках.
Акварель Николая Бестужева: юрты для ночлега по дороге из Читы в Петровский завод.
Днёвка 11 августа 1830 г. с. Домно-Ключи
«Собирали на берегу сердолики…»
Вторая акварель Бестужева обозначена коротко «Укыр». Вдали лес и деревенские избы слева, справа – юрты вдоль берега реки, впереди – церковь с тремя куполами, огороженная низким частоколом, фигуры сидящего мужчины, женщины с ребёнком. Запись в дневнике Михаила: «Переход в село Укир. День прохладный… Шли по берегу большого Яравинского озера…. Собирали на берегу сердолики… Прошли небольшой берёзовый лес. И, вышедши из него, открылось круглое небольшое Укирское озеро, при котором село с каменною, но бедною церковью».
Село Укир на акварели Николая Бестужева
При переходе через Укыр у одного из узников Х.М. Дружинина закончился тюремный срок, и отсюда он был отправлен на поселение. С этим связано событие, описанное декабристом Иваном Якушкиным: «Дружинину дали ящик с табаком для доставления княжне Шаховской в Иркутск, в этом ящике было двойное дно, и при таком устройстве он заключал в себе, тайно, много писем, которые княжна Шаховская должна была доставить по назначению с удобным случаем. Она известила, что получила табак, но ни слова не говорила о письмах; это уже казалось довольно странно; но когда с ней списались и узнали, что она получила табак в бумаге, а не в ящике, как он был отправлен с Дружининым, то во многих это возбудило тревожное чувство. Оказалось впоследствии, что Дружинин, пересыпав табак в бумагу, оставил ящик у себя; потом, прибыв на место и познакомившись с священником села, в котором был поселён, он пожертвовал ящик, окованный железом, в церковь для сбора денег. Окончательно узнав свою ошибку, он добыл его обратно и доставил княжне Шаховской».
Третья из дошедших до нас, сделанных в пути, акварель Николая Бестужева «Харашибирь», о которой в дневнике брата Михаила сказано: «Деревня раскидана по неровности. Предки их – польские переселенцы, но в потомках ничего польского не осталось». Вдали изображён берег реки с деревенскими избами, на переднем плане – бревенчатый дом.
Акварель Николая Бестужева: Харашибирь. Днёвка 19 сентября 1830 г.
Ежедневно проходили по 25-30 километров. На всём пути следования соблюдался артельный принцип. Заранее вперёд отправлялись «хозяева» (Сутгоф и Розен) для закупки у местного населения продуктов питания и приготовления пищи на обед и ужин. На половине дороги (12-15 км) объявлялся часовой отдых, путники в это время получали рюмочку водки, по кусочку курочки или телятины и неограниченное количество чая и хлеба. Пищу готовили под открытым небом, кругом горели костры, всё напоминало о былых военных походах. Эта обстановка уносила декабристов в безвозвратное прошлое, щипала сердца. На привалах читали книги, собирали травы.
На половине дороги (12-15 км) объявлялся часовой отдых, путники в это время получали рюмочку водки, по кусочку курочки или телятины и неограниченное количество чая и хлеба. На привалах читали книги, собирали травы.
Встреча с сыном хана
Однажды Вадковский и Трубецкой играли в шахматы. Подъехал к ним бурят-пастушок полюбоваться на игру. Когда партию закончили, мальчик предложил одному из них сыграть с ним. На удивление присутствующих, гость победил. Он рассказал, что шахматы пришли в Забайкалье из соседнего Китая и бурятам известны давно.
«На одном переходе, – вспоминал декабрист Николай Лорер, – мы встретили отличную коляску, запряжённую шестёриком с бурятом в лисьей шапке на козлах и с двумя таковыми же бурятами на запятках. В коляске сидел мальчик в шёлковой зелёной шубе, в шапочке, отороченной бобровым мехом и украшенной наверху голубыми шариками из стекляруса, вроде короны. На боку его болталась сабля с серебряным темляком, а на шее – золотая медаль на анненской ленте. Нам сказали, что это сын хана, его прямой наследник и начальник бурят, которых считается до 60 000 человек. Он сопровождал нас верхом на небольшой серенькой лошадке. На одной днёвке он дал нам презанимательное представление, приказав выпустить на равнине оленя и пустившись со своими за ним вдогонку. Искусно пущенные стрелы свалили прекрасное животное, и оно попало к нам на кухню».
Тарбагатай
Через Верхнеудинск (Улан-Удэ) было приказано проходить не останавливаясь, множество любопытных провожало толпу в окружении охранников через весь город. Недалеко от Верхнеудинска эту процессию догнали ещё две отважные женщины Анна Васильевна Розен и Мария Казимировна Юшневская. Они не смогли выехать из центральной России раньше, и теперь, после более чем четырёхлетней разлуки, встретились со своими мужьями по дороге в Петровский завод.
Впереди был Тарбагатай, большое старообрядческое богатое село. В 1764 году выселили из пределов Польши и направили в Сибирь партию старообрядцев. Немногим более 800 человек были поселены недалеко от Верхнеудинска в Тарбагатае. Впервые за всё время пути секретных расселили по квартирам в больших, хорошо обустроенных домах, даже с некоторым крестьянским комфортом. Принимали их радушно, кормили обедом со свежеиспечённым подовым хлебом.
У Н.А. Некрасова в поэме «Дедушка» читаем:
Сыты там кони-то, сыты,
Каждый там сыто живёт,
Тёсом там избы-то крыты,
Ну, уж зато и народ!
Подати платят до срока,
Только ты им не мешай.
«Где ж та деревня?» — Далёко,
Имя ей – Тарбагатай,
Страшная глушь, за Байкалом…
Последняя днёвка второй партии пришлась на 22 сентября. Остановились у деревни Харауз. Вечер запомнился всем. Н.В. Басаргин вспоминал: «На последнем ночлеге мы прочли в газетах об июльской революции в Париже. Это сильно взволновало юные умы наши, и мы с восторгом перечитывали всё, что писалось о баррикадах и о народном восстании. Вечером мы все собрались вместе, достали где-то 2-3 бутылки шипучего, выпили по бокалу за июльскую революцию и пропели хором марсельезу». М.Н. Волконская продолжила: «Всю ночь то и дело раздавались среди наших песни и крики «ура», часовые были в недоумении – как могли забавляться пением, приближаясь к каземату».
На другой день М. Бестужев внёс последнюю путевую запись в дневник: «…Все шли весело. Версты за полторы открылся мрачный Петровский завод…. Мы с пригорка смотрели на будущую нашу обитель и шутили!»; «О путешествии нашем из Читы в Петровский Завод можно только сказать, что оно было для нас очень приятно и полезно относительно нашего здоровья. Тут мы запаслись новыми силами на многие годы».
Впереди были девять тяжёлых тюремных лет. Не все дожили до окончания сроков и выхода на поселение. В конце ноября 1832 года оплакивали общую любимицу, молодую, красивую, добрейшей души Александрину Муравьёву, над могилой которой возвели склеп. Через год умер от заражения крови Александр Пестов. В 1837 году покинул мир Станислав Романович Лепарский. В 1839 году петровские казематы покинули последние узники, из них навсегда остался в Петровском Заводе И.И. Горбачевский и единственный из всех Д.И. Завалишин вернулся в Читу, где его ждала невеста Аполлинария Смольянинова.
Все материалы рубрики "Страницы истории"
Людмила Арзамасцева
«Читинское обозрение»
№48 (1480) // 29.11.2017 г.
0 комментариев