Рассказ «Федькин фортель», как и все литературные вещи Елены Чубенко, основан на реальных событиях. Это история о том, как под личиной деревенского пьянчуги скрывалось настоящее русское мужское сердце.
При свете лампочки в парной сын повернулся к нему спиной, и Фёдор узрел рану на его спине, ниже лопатки: неровный красный лоскут, будто неряшливо кто-то провёл вдоль позвоночника мастерком с красной глиной, заглубив в уголке. И этим же мастерком — по ноге, выше колена…
— Это… С этим и лежал? — заныло уже у отца в спине, будто тоже там полоснуло.
— Ну да… Минно-осколочные. Да нормально всё, бать, — сын побыстрее развернулся к нему лицом, уселся на полок.
— Подбрасывай там парку, не сачкуй. Главно, батя, сверху и снизу чиркнуло, аккуратно, всё хозяйство целое, — и засмеялся, довольный, что весело выкрутился из разговора.
Клубы пара метнулись из каменки к потолку и мягким парашютом спустились сверху, на отца и сына, млевших от жара.
— Я б, конешно, тебе попарил бы спину, сына, но боюсь…, глядеть страшно, не то што веником, — обескураженно сознался Фёдор.
— Да я сам, батя. Голова ещё кружится с госпиталя, лучше полегоньку, сам…
Мало-помалу сын осмелел, похлестал веником ноги, грудь, не трогая там, где война оставила свои метки.
Потом он, сгорбившиcь от жара, вышел в предбанник. А Фёдор нещадно хлестал себя веником.
— Так тебе и надо…, чёрт старый! Сына… на куски там рвёт, а я пью! Осколок-то супротив сердца! — думал он и сильнее стегал себя, причиняя себе боль… — Морпееех! Скот я, а не морпех! Отличник по выпивке.
Нахлеставшись, припал к бочке и жадно отхлебнул из неё воды, сдвинув плавающий берёзовый лист.
— Щас я, выстужу маленько, да помоемся, — позвал сына во второй заход.
После бани, красные и размякшие, пришли в дом, снова сели за стол. Исходили паром над тарелкой горячие блины, бликовала и просилась к блинам сметана, манили свежие огурцы, под выпивку принесла Татьяна и солёных харюзков.
На протянутую хозяйкой бутылку Фёдор взглянул хмуро, глазами приказал: убери. Попили чай, стряпню попробовали, и сын снова ушёл в спальню, отсыпаться.
— Колька не звонил?
— Звонил бы, дак я бы даже прибежала в баню. Нет, — Татьяна замолчала, потом кивнула на двери спальни и тихо спросила:
— Ничо он там? Худо не стало?
— Ничо. Пусть отсыпается. Тихо у нас тут, благодать.
Фёдор взял сигареты, сел на крылечко, бросив под зад старый пиджак. С удовольствием закурил, неожиданно ощущая себя чистым и сильным. Потом дошло: в кои-то веки не выпил, хоть и поводы железобетонные — приезд сына, баня. Улыбнулся, довольный собой. И тут увидел торчащий между брёвен мастерок, острым концом заткнутый в паз. И будто этим острым полоснуло: вспомнил след на спине сына от осколка!
— Сижу, улыбаюсь. Курю! А там пацаны, такие, как мой, а то и младше… А я тут намываюсь, хозяйство своё берегу, пинжачок под жопу вон постелил! Как же, простынет ишо… — накручивал он себя.
Наутро сын попросил удочки и по старой памяти подался на курью за протоку. А отец, прихватив документы, напросился в попутчики к соседям, что ехали в больницу.
— Я к вечеру вернусь, — крикнул жене, ничего не объясняя.
— Рано же ещё, межвахтовка не кончилась, — недоумевала она. — И манатки не собирали. Разве что с зарплатой в банке там решать? Карточки какие-то придумали…
Вернулся Фёдор на второй только день. Довольный, улыбается на все свои оставшиеся зубы.
— Сына, сколь тебе ещё отпуску-то?
— Почти две недели.
— Вот как раз! — Фёдор солидно поставил на крыльцо новый современный полупустой рюкзак. Сбросил с головы матерчатую ситцевую кепчонку. Бережно повесил на гвоздь на стене. Достал из рюкзака камуфляжную кепку военного образца:
— Поможешь мне одёжу путную подсобрать. Я тоже еду туда, с тобой. Вместе теперь будем. В военкомате всё решил, добровольцев набирают. В общем, выкинул фортель.
— Чо? — Татьяна схватилась за сердце. — Какой фортель? Ты ж старый… Напился, поди?
— Пенсию ишо не дают, значить, молодой. И не шебуршись, — подошёл к Татьяне, шумно выдохнул ей прямо в лицо:
— Как стёклышко, — и непривычно тихо сказал: «Дети наши там. Вот где хвататься за сердце надо. А я-то чо, пожил уже. Но стрелять могу. Между прочим, я отличник боевой и служебной подготовки и старший сержант. А то так и пропью до смерти. Там, может, хоть одного фашиста придушу, а потом и на запчасти можно».
Андреев отпуск кончился быстро: за поисками для Фёдора обмундирования, нужных лекарств и обувки время пролетело мигом.
В военкомате и впрямь согласовали все вопросы. Даже разрешили лететь одним бортом. Через две недели отец и сын, каждый под два метра ростом, садились в военно-транспортный самолёт утром, на рассвете. Сын с удовольствием заметил, что отец как будто распрямил свою вечно сгорбленную спину. И, хоть и болела душа, что сорвал батьку с места, гордился, что отец выкинул вдруг такой финт и даже помолодел. Оказалось, и грудь у него вполне широкая, и плечи в форме подраспрямились.
Самолёт, забитый военным людом, посылками, тюками с амуницией, заложил крутой вираж над Читой. Фёдор почесал свой почти лысый затылок и улыбнулся сыну:
— Думал, сроду уж никуда не полечу. Последний раз в учебке на Курилы летали. И на тебе, на сколь к Богу ближе опять. Гляди, гляди, однако над нашими озёрами летим. Точно! Смотри, — и оба прильнули к иллюминатору, сросшись плечами у тесного окошечка…
В декабре Татьяна прибежала к свекрови, лекарств принесла, хлеба из магазина. Сварили чайник, свекровь дотошно расспрашивала про сына и внуков, а Татьяне и сказать нечего — больше недели ни звонка. И в этот момент в стекло с улицы тюкнулась синичка.
— Господи, помилуй! Птичка, ли чо ли?
— Но.. Ничо страшного, мама…
— Неее. Не браво ето… Птичка в стекло, худая весть…, — у бабки Марьи слёзы уж навернулись. Не вставая со стула, принялась креститься, заглядывая на старенькую икону Богородицы на божнице…
И тут постучали. Обе женщины — молодая и старая — с ужасом посмотрели на распахнувшиеся двери. Вошли двое — глава поселения и районный военком.
Сняли свои шапки и молчали. Военком только взглянул виновато и опустил голову.
По-дурному заголосила бабушка Марья, а Татьяна, глядя на неё, бросилась к буфету, за корвалолом. Капает капли, бутылёк звенит тоненьким набатом о краешек стакана. И от набата этого запоздало поняла Татьяна, что ведь весть-то и ей. Поглядела пристально на пришедших с этими шапками в руках и замотала суматошно головой:
— Неееет…, неееееет…, неееет!
Через два дня прилетел из Ростова и младший, Николай. Отправили его домой вместе с похоронной компанией, увезти своих и поддержать мать.
Сидя за столом, уже после кладбища, глухо рассказывал, как отец в одиночку забросал гранатами опорник ВСУшников. После этого выволок к укрытию двоих раненых. Перед самыми окопами снова начался обстрел, и он прикрыл собой раненого.
— Парнишку того в госпитале спасли, а батя умер в окопе, — Николай скрипнул зубами, потом собрался и договорил:
— Успел только спросить, мол, живой раненый-то… Живой, говорим… А батя-то: «Не зря я небо коптил».
— А братка…, — потом Николай опять замолчал, долго растирал запястье. — За два дня до отца. У наших танк подбили. Выскочили из него — и к нам, на двоих одежда горит. Он навстречу — прикрывал их. Там его и… Бате не успели сказать, всё ждал, что прибежит Андрюха.
Татьяна почти не слышала речи за столом, сидела окаменелая, чумная, не понимая, о ком это говорят. Глядела на смеющегося на фотографии сына, на сурово поджатые мужнины губы.
Два ордена Мужества, что вручили Татьяне на похоронах, лежали в коробочках. Они полыхали в закатных лучах на комоде живым багряным цветом. Огонь этих коробочек, казалось, обжигал и притягивал. И в голове всё крутилось мужево: «Вот я выкинул фортель!»
Все материалы рубрики «Читаем»
Елена Чубенко
Иллюстрация Марии Кузнецовой
«Читинское обозрение»
№20 (1816) // 15.05.2024 г.
0 комментариев