В 1898 году через Забайкалье проследовал русский общественный деятель, писатель и журналист, а по профессии инженер, изыскатель и строитель железных дорог, вошедший в историю с псевдонимом Гарин, – Николай Георгиевич Михайловский. Тот самый Гарин-Михайловский, оставивший после себя среди прочих произведений очерки «Карандашом с натуры. (Из путешествия вокруг света чрез Корею и Маньчжурию)», в которых нашлось место Забайкалью и Чите.
«…Село Покровское на небольшом от берега возвышении – всё как на ладони: две церкви, несколько зажиточных домов, но большинство бедных… В час дня пароходик наш «Бурлак» ушёл назад в Сретенск, а мы переселились в слободу. Наш домик в слободе из хорошего соснового леса… с балкончиком на улицу. Обширная комната вся в цветах (герань, розмарин), прохладная, вся увешанная лубочными картинками… Дело к вечеру, на улице скот, телята, собаки, дети, взрослые, едут верхом, едут телеги… На противоположной стороне улицы огороды – в них подсолнухи, разноцветный махровый мак, громадный хмель, напоминающий виноградные лозы. Проходят казаки, казачки. Народ сильный, крепко сложенный, но оставляющий очень много желать в отношении красоты».
Пароход «Алексеич» на Шилке. Начало XX в.
На вопросы хозяину, старому казаку: когда поселились здесь, много ли свободной земли (т.е. каков земельный надел), какая раньше женская одежда была, тот отвечал, что сорок лет как основались здесь, земли немного, так как дети часто умирают (на каждого рождённого мальчика полагалось бы по 40 десятин), а про костюм ответил: «Прежде рубахи да сарафаны больше носили, а нынче вот мещанская мода пошла».
Гарин критически добавляет:
«Мода очень некрасивая: громадное четырёхугольное тело слегка стиснуто уродливо сшитой талийкой, а между юбкой и талией торчит что-то очень подозрительное по чистоте. Нет грации, нет вкуса, что-то очень грубое и аляповатое. Нет и песен. Прекрасный пред-праздничный вечер, тепло, …тихо и не слышно ни песен, ни гармонии».
Современники, которым пришлось пароходами путешествовать по Шилке и Амуру в 1860-1890-х годах, говорили и писали о трудностях, с которыми сталкивались путешественники и переселенцы в своём пути. Отмечали неудобства неухоженных кают, неудовлетворительное обслуживание, плохое питание, отсутствие питьевой воды. Но самое главное, что судоходству препятствовало то, что фарватеры рек не были обозначены, их русла не очищались, судам мешали подводные камни и мели, что вело к частым остановкам в пути и даже авариям судов. Вот и Гарин-Михайловский то с досадой, то, как бы смеясь сквозь слезы, но с иронией и даже юмором поведал читателям о казусах, случившихся с ним и его спутниками в пути по Амуру.
Пароход «Зея» на Шилке. Начало XIX в.
Из Покровки путешественники плыли дальше по Амуру на буксирном пароходе «Михаил Корсаков».
«Пароход наш в 400 сил, сидит – 3 фута, на ходу – 3,5 фута, а при полной скорости, когда заливает от хода палубу, опускается до 4-х футов. Мы едем со скоростью 27 вёрст в час, но скоро начнутся перекаты, и тогда пойдём тихо… Разговариваем с капитаном о перекатах и мелях, препятствующих судоходству по Амуру…Капитан красивый, лет 35, среднего роста человек, очевидно, житель Сибири, готовый всегда взяться за то дело, которое выгоднее или больше по душе».
12 августа Гарину пришлось пересесть на другой буксирный пароход «Адмирал Козакевич».
«Проехали двадцать вёрст и сели на мель. По гравелистому дну реки скользнуло железное дно… – загрохотало, рявкнуло, и пароход сразу стал. Плохо, что при этом нас как-то нехорошо – поперёк течения – повернуло: оплеухой, как говорится здесь… Колесо и часть середины на мели… Но под кормой глубоко… можем изломаться, опрокинуться, котёл не выдержит и взорвёт… День к концу… солнце мирно садится, и, прощаясь, красными, печальными лучами смотрит оно на нас, бедных странников Сибири».
Пароход «Варяг» на Шилке. Начало XX в.
На следующий день Гарин записал:
«Утро. Туман. Мы стоим на мели. Вокруг нас блестящее общество: так же, как и мы, сидящий уже на мели пароход «Князь Хилков», ожидающий очереди «Граф Игнатьев», ещё какой-то генерал, не забудьте, мы сами «Адмирал Козакевич», ждём, наконец, «Адмирала Посьета», словом, сухопутных и морских деятелей здешнего края достаточно. Теперь они из своих портретов грустно смотрят на нас. Капитаны пароходов ездят друг к другу с визитами. К нам не ездят, потому что у нас нет буфета, да и провизии нет. За день до крушения наш пароход просидел уже восемь дней на мели – там и съели всю провизию, и нас кормят теперь тухлой солониной и прогорклым испорченным маслом. Мы по-прежнему все бьёмся – освободим нос, корма увязнет, освободим корму, нос увязнет. Совершенно без всякого толку как-то поперёк реки ползёт какой-то новый пароход. Царапается он чуть не посуху: завезёт якорь и тянется, разбрасывая жёлтую пену и камни. «И куда он только лезет, дурак махровый, – ругаются наши матросики, – вот попадёт на эту струю и снесёт на нас, тогда на неделю засядем».
Почтовый пароход «Граф Игнатьев». Конец XIX в.
А в это время какой-то пароход проходил перекат у другого берега полным ходом и совершенно благополучно, что вызвало у Гарина новые эмоции:
«Фарватер, как оказывается, есть… …Все капитаны снимаются с якорей и собираются разойтись в разные стороны, кому куда лежит путь. А новый пароход, перековыляв через мель, действительно ввалился в ту струю, о которой говорили матросики, и… его снесло на наш стальной канат, соединявший наш пароход с берегом и служивший нам подспорьем для снятия самих себя с мели. Для себя навалившийся пароход счастливо отделался, но наши носовые крепи … не выдержали, и стальной канат … стал рвать и ломать наши буксирные арки, перила и, наконец, левую колонну, поддерживающую верхнюю рубку. В этой рубке помещались каюты служащих, кухня. Всё это сопровождалось треском и пальбой, как из пушек, криками метнувшейся в разные стороны команды и диким воплем женской прислуги…
Новый пароход … втиснул нас в самую сердцевину мели, и то, что вокруг до середины парохода обнажилась сухая отмель гравия – никого больше не тревожит. Так как это уже авария, то мы и даём теперь отчаянные свистки о помощи. Не успевший уйти «Граф Игнатьев» уныло отвечает и остаётся нас вытаскивать».
Далее читаем:
«…Появляется пассажирский «Адмирал Посьет». Он осторожно, в версте, бросает якорь и на лодке едет к нам в гости (не к нам, а к «Графу Игнатьеву»). Наш капитан … весело кричит: «Если канат выдержит, сейчас снимемся». Роковое если… Канат с пушечным выстрелом рвётся, и вся работа дня опять насмарку, потому что нас мгновенно опять относит на прежнее место… У двух ноги перебило или помяло, у третьего, китайца, – рёбра. Наш доктор возится с ними. Ко всему дождь как из ведра весь день… Поломки больше, чем думали… – не только на корме, но и на носу сорвало всё. Цепь на руле лопнула, ослабели блоки рулевые, что-то в машине испортилось и поломаны колёса, дрова на исходе и нет провизии… Совсем было выправил нос «Игнатьев», но опять оборвался канат, и мы, как-то перевернувшись на 180 градусов, врезались в ту же мель… «Посьет» прошёл мимо нас на всех парах, а должен нас взять: во-первых, у нас авария; во-вторых, оба парохода того же общества. Не взял… И вдруг, когда всякая надежда исчезла, … всунулась в каюту голова капитана: «Снялись»… «Поздравляем вас, капитан!». «Это не меня – это капитана «Игнатьева» надо поздравлять: таких товарищей редко встретишь. «Игнатьев» скоро ушёл. А часа через три, починившись, пустились и мы в путь».
15 августа Гарин-Михайловский с друзьями прибыли в Благовещенск.
Все материалы рубрики "Страницы истории"
Наталья Константинова,
кандидат исторических наук
«Читинское обозрение»
№6 (1438) // 08.02.2017 г.
0 комментариев