Ухим Раднаев выделялся в строю русских ветеранов, прибывших в 2012 году на открытие мемориального комплекса на горе Ао-Бао в провинции Хулунбуир (КНР) своей азиатской внешностью. Китайцы, устроители торжества, упорно стремились поставить его в колонну монголов. «Но! Кого удумали?! – возмутился Ухим. – Я – русский». Подумал и уточнил: «Русский бурят».

Рядовой Раднаев к хребтам Большого Хингана в августе 45-го шёл в составе 6-й танковой армии. Его определили в пулемётчики. Непросто, наверное, было ему, семнадцатилетнему заморышу с «бараньим весом» в 44 килограмма и ростом в полтора метра, дойти до Маньчжурской равнины.

О тяготах перехода через пустыню Гоби он говорит неохотно:
– Но, кого? Надо было идти – и шли. С питьём перебои были, однако. Пустыня кругом, пески. Откуда там озёрам взяться?.. Тыловики подвозили нам раз в сутки баллоны с водой. Но всем не хватало. Кто из бойцов наполнит флягу, а кто и вовсе не пробьётся к машине. Земляки выручали – делились. Я, если водой запасся, тоже на всех нашенских, могойтуйцев, питьё делил.

При подъёме на хребет Ухима ранило в ногу, мелкие осколки снаряда попали в лицо. Его хотели отправить в медсанбат – отказался:
– Но, кого удумали? По санчастям валандаться?.. Так заживет – вена не задета.

Землякам объяснил:
– Намоленный я. Мать меня у смерти выпросила ещё в детстве – тогда чёрная оспа почти весь наш улус
выкосила.

Отец Ухима первым в семье от чёрной немочи умер, за ним старшая сестрёнка. Мать металась в жару, чудом выжила. А мальчишку оспа вовсе не задела.

Вечером в ресторане на встрече с китайскими ветеранами старикам налили по рюмке водки. Это ли, или общение с другими фронтовиками, сделало «русского бурята» более разговорчивым.

Забайкальцы собрались все в одном гостиничном номере, говорили наперебой, плакали, смеялись. Коротыш Ухим сидел на кровати в обнимку почти с двухметровым гигантом Евгением Томских. Оба – пулемётчики, им было что вспомнить.

Прислушиваюсь к их разговору:
– Мой пулемёт весил килограмм сорок, не меньше, – словно взвешивает на руках своё боевое оружие Евгений Томских, он воевал на Западном фронте.

– Да и мой – увесистый был, – не уступает в споре Ухим. – Считай, станина, магазин, патронташ. Вдобавок – шинель, противогаз. Всё это на себе через пески тащил, потом – на Хинган.

– Слушай, как вы только на горы-то вскарабкались? Ума не приложу. Немцы вон к нам на Кавказ в 42-м подготовленных альпинистов отправили, но и те пардону запросили.

– Но! Попотеть пришлось. На солдатской смекалке, считай, вылезли… Я гор до этого сроду не видывал. А тут перед нами каменная стена от земли до неба. Вершины гольцов облака дырявили. Да скалы-то отвесные. Вдобавок склизкие, дожди тогда лили. А у нас приказ: взбираться на них. Попробуй взберись, когда сапоги скользят по мокрым камням, ногти на руках на первых минутах в кровь содраны… Старики-сослуживцы, им тогда за 30 было, вдвое нас старше, – поднаторели на Западном фронте, подсказали нам в пары объединиться и ремень брючный на каменный уступ забрасывать – сначала первый в спарке оружие наверх поднимает, потом напарника затягивает. Ну, так ловчее пошло.

– Ухим, ты же по-русски не понимал совсем?

– Но! Мать одна растила, не до учёбы было – по хозяйству помогал. В гольцах быстро в русском языке поднаторел, приказы «вперёд» и «вверх» – с ходу усвоил… Кого же? Не поймёшь приказ, раскорячишься – считай, покойник.

– А камикадзе – какие они? – тормошит друга Евгений Томских. – Мы на западе с фанатиками-убийцами не сталкивались. Немец-то расчётливый, зря под пулю не полезет. Камикадзе, слышал, смерть презирали.

– Я кого? Овец видел, лошадей видел, камикадзе – нет. Меня в хребтах Хингана их пуля пометила, но не убила… А в бою за мост через реку под Харбином с ними, смертниками этими, нос к носу столкнулся. Идут на меня, на поясе толовые шашки подвешены. Тут не до страха. Тут кто кого первым убьёт, другого выбора нет… Я молился: «Ом-ма-ни… пад-ме-хум!». И строчил из пулемёта. Видел, камикадзе падали на мост. Не все убитые. Раненые среди них были. Двое на моих глазах себе харакири сделали. Длинным кинжалом, он на поясе у них висел, всё пузо себе повдоль вспороли. Хэк! – показывает как это было. – А потом, для надёжности, ещё вбок лезвие кинжала рванули. После такой операции не выжить.

Поначалу-то думал, что у камикадзе человеческих чувств вовсе нет. Но у пленных японцев в рюкзаках наши бойцы саке находили, водку ихнию. Вот оно что! Они, камикадзе эти самые, перед психической атакой свой страх пойлом заглушали, и вроде смерть им нипочём. А боялись!.. Такие же они, как и мы: из плоти и крови. И в плен сдавались, я сам не одного такого разоружил.

Ихние генералы – хитрые, как лисы. И упёртые. Сколь бы ещё эту войну тянули?.. А тут на Японию сразу с двух сторон надавили: американцы и мы. Закапитулировали самураи. Но! Куда попрёшь против такой силищи?

Встретились с Раднаевым через год в Маньчжурии. В эту поездку по местам боёв он отправился уже с женой Бадмой. Прошу рассказать, как они поженились. Ухим на глазах молодеет, лукаво посматривает на свою половинку:

– Вернулся с войны. Маленький, больной, обовшивленный. Разве за такого справная девка из совхоза-миллионера пойдёт? Ононцы крепко на ногах стояли… Поехал искать жену в свои края – в Могойтуй, там бедно после войны жили, там и я – не последний человек.

– Ухим шибко красивым мне показался, – не приняла шутливого тона Бадма. – Надёжным. Я сразу ему поверила. Промеж нами долгих ухаживаний не было, за неделю о свадьбе договорились. По нашим бурятским обычаям на свадьбу надо всю родню приглашать – а стол накрыть нечем. У нас на праздничном столе только бутылка водки стояла да чай. На Ухиме – гимнастёрка военная, другой одёжи не было, и у меня единственное дели. Но ничё! Добрых пожеланий и напутствий было в избытке.

А как жили вместе? Дак… за шестьдесят с лишком лет ни разу не полаялись меж собой. Вот мои сверстницы жалуются на гипертонию, а я знать не знаю, какое у меня давление – нормальное, однако.
Вздохнув, Бадма продолжает:

– Ухим меня увёз тогда в Ононский район – в совхоз «Красный Ямал». Чабанили вместе. Бывало, конечно, что-то не по мне. И рада бы удила закусить, да… куда побежишь? Кругом степь безлюдная, и волки лютые… Лучше друг за дружку держаться. Да и пятерых детей на ноги ставить надо. Как им без отца расти? Кто степной науке научит?

Ухим спешит дополнить рассказ жены:
– Но! В юртах жили зимой и летом – чабанили. Натерпелись всякого. Однажды овец при сильном снегопаде спасли… Котон, помню, завалило, вот-вот крыша под тяжестью снега обрушится, овечек придавит. Мы со старухой сутки, а то и двое, пока пурга не утихла, на своих плечах крышу котона держали. А потом с австралийской овцой нянчились, по-другому не скажешь.

Дело как было? Приглашает совхозное начальство на беседу. Подъезжают издалека. Мол, ты у нас чабан опытный, передовик. Только тебе можем доверить выхаживать молодняк австралийской породы. Забайкальский научно-исследовательский институт овцеводства завёз к нам из заморских краёв опытную породу овец. Очень капризных, непривычных к нашему суровому климату. С ними надо обращаться, ну, как с детьми малыми. Ты это сможешь.

А мне и самому интересно свои силы попытать. Ну, взялся. Вместе с Бадмой взялись, одному мне не одолеть бы такую задачу. Двенадцать лет приучали австралийскую овцу к сибирским перепадам температуры. Обжилась, голубушка! Однако нам с моей бабушкой ночами не до сна было. В весенние заморозки на руках ягнят носили, как младенцев, в тёплые накидки кутали, из соски поили. Но… если взялись за работу, надо хорошо делать. Плохо нельзя.

Видно, хорошо делали. У меня за чабанство грамота от Матафонова есть, первого секретаря обкома партии в Читинской области. А в 1968 году мне вручили орден Трудового Красного Знамени – за разведение племенных овец. Правда, мне одному. Бадму почестями обошли почему-то. Но у моей бабушки иная награда имеется. Медаль за материнство. Второй степени! За то, что родила и воспитала пятерых. Это немалого здоровья ей стоило.

А дети у нас непростые, все самостоятельные, при дипломах и хороших должностях.
– Мы лёгких-то времен вообще не знали: детей в институтах учили, – вторит ему Бадма. – Кого же? Обеим девчонкам да сыновьям, Бориске с Володей, помогать деньгами, продуктами приходилось. Учились-то они в Чите, квартиры там снимали. Но не зря все тяготы, однако. Дети у нас уважительные выросли, за них сердце не болит.

– Как детей воспитывали? Никак особо, – снова завладевает лидерством в разговоре Ухим. – Показывали им хорошую жизнь. В областной город возили. Говорили: «Смотрите, вот так надо жить. При квартирах тёплых, при должностях уважаемых. К этому стремитесь. Мы с бабушкой оба неграмотные, нужда дорогу перекрыла. А вам мы поможем, учитесь только». Ну, учились. В люди вышли.

Сын Борис, уже в Чите, передал мне поклоны от родителей. Выдал отцовский секрет воспитания – был всё-таки свой, «раднаевский», метод:

– Отец не терпел, если мы в детстве без дела болтались. Зимой из юрты до ветру выскочил? На обратном пути лопату прихвати, чтобы вход от снега в жилище расчищать, или льду в сарае набери – чай кипятить. Пустой вернёшься – у-у, не дай Бог! Осерчает.

Мы, сыновья и дочери, не смотрите, что седые уже, на родителей равняемся. Они в свои восемьдесят с лишком лет, подвижные – ко мне в Читу приезжают, старшего брата Владимира в Москве проведывают. Вон и в Хайларе на месте боёв с японцами отец с мамой побывали… И нам, глядя на своих стариков, совестно раскисать, хворям поддаваться. Мы в жизни родительскому примеру следуем: если берёмся за работу, делаем её на совесть. «Хорошо надо делать. Плохо – нельзя», – отец так научил.
…Борис привёз в Читу гостинец из ононских степей – баранину.

– Мы мясо с рынка не берём вовсе – вкус не тот. Только отцовское! Он баран пасёт на росных травах, оттого и мясо сочное.

Все материалы рубрики "Люди родного города"
 

Нина Коледнева
Фото автора
«Читинское обозрение»
№35 (1415) // 31.08.2016 г.

Вернуться на главную страницу