«18 февраля 1820 г. Кяхта. Сегодня отправляюсь отсюда прямо в Нерчинск. По счастью зима здесь стоит постоянная и, что бывает здесь, т.е. на границе, довольно редко, много снегов и хорошая дорога. Посему я имею всю надежду совершить моё путешествие с успехом. Я буду первый начальник, который посетил Нерчинск. Хотя первенство сие не возбуждает моего честолюбия, но возбуждает надежду, что путешествие сие будет полезно и утешительно обывателям того края. Кто знает, какой плод принесёт со временем семя, брошенное на сию землю? Впрочем, в Сибири, и так далеко, не бывают два раза в жизни, и потому должно в один раз сделать всё, что можно», – писал Михаил Михайлович Сперанский своей дочери.

Назначенный годом ранее, а именно 22 марта 1819 года, генерал-губернатором Сибири, тайный советник М.М. Сперанский, ещё до своего приезда на новое место службы был известен местному обществу. Во всех городах разносилась молва о новом начальнике, и шли обсуждения его славы и дарований.

«Новою жизнью повеяло в Сибири с приездом Сперанского. Сибиряки увидели в вельможе человека. Они снова начали жить и дышать свободно. Самовластие, лихоимство, всякого рода притеснения, на которые они жаловались так долго и так бесполезно, стали прекращаться мерами власти. Власть эта сделалась действительно тем, чем надлежало ей быть, – защитницей, а не гонительницей населения. Сибирь отдохнула от террора. Сибиряки… ясно видели его превосходство над его предместниками, его искреннее стремление к народной пользе. Даже сам он считал себя посланником Провидения, видя всю громадность зла, которое надлежало ему исправить. Ни прежде, ни после Сперанского, не было ничего ему подобного. Имя Михаила Михайловича окружено было для сибирских его современников чудным обаянием», – писал о Сперанском один из его биографов В.И. Вагин.

«Заморские владения»
Свою службу на новом посту он начал с личного ознакомления с положением дел на вверенной территории, для чего совершил долгое путешествие, начавшееся 22 мая 1819 года в Тюмени. Все свои впечатления Сперанский фиксировал в дневнике, письмах к дочери Елизавете и в отчёте об этой поездке. Всё это, как во время путешествия, так и по окончании его, позволило ему решить многие насущные вопросы огромного края.

Зиму 1819–1820 гг. он провёл в Иркутске, но, постоянно занимаясь насущными делами, с нетерпением ждал весны, чтобы отправиться дальше «в заморские свои владения», имея в виду Забайкалье. Наконец, 10 февраля 1820 года Сперанский писал дочери: «послезавтра я отправляюсь в Кяхту и оттуда в Нерчинск, подлинно уже на край света. Сие путешествие есть последнее: ибо возвращение моё отсюда я не считаю уже путешествием».

«Я, – отмечал он в письме из Верхнеудинска 20 февраля, – путешествую попеременно на санях и коляске. Здесь, за морем, во многих местах снег уже сошёл. Небольшое число вёрст, может быть, доведётся сделать верхом. Воздух и движение удивительно способствуют моему здоровью; напротив, сидячая жизнь меня утомляет. Посему-то, между прочим, переношу я все трудности моего путешествия с бодрым духом».

«С Удинской Вершины начинаются хребты Нерчинских гор. Дорога сносная. Здесь взяли опять зимние повозки. Спуск самый крутой и трудный перед станциею Ключевскою. Сим спуском кончатся горы. Здесь взяли опять повозки летние до Читы, где разсветали. Близ Городищенской станции Онон, впадая в Ингоду, делает её обширнее; но судовой ход возможен только с Бянкиной, где однако же судов не строят, и до самой Горбицы сплав идёт на плотах, по маловажности перевозимых вещей. За хребтом, или, по здешнему, за камнем, начинаются лошади с поротыми ноздрями. Станцию 40 вёрст они перебегают одним духом. Вид очень худой», – фиксировал Сперанский свои впечатления в дневнике.

Как кнутом угощали…
Нерчинск, незадолго перед визитом Сперанского перенесённый на новое место, был растянут вдоль берега Нерчи. По рассказам старожилов, он представлял собой жалкую деревушку с пузырчатыми рамами вместо стекол. Купечество было малолюдно и незначительно; оно собирало пушные товары и тут же, на месте, продавало их иногородним – иркутским и другим купцам.

В Нерчинск Сперанский прибыл 24 февраля (7 марта) и остановился в доме именитого купца Фёдора Васильевича Истомина (впоследствии этот дом переходил в собственность многих домовладельцев, последним перед революцией 1917 г. им владел Илья Артемьевич Бутин), в котором и представлялось местное нерчинское общество. «Сперанский был высокого роста, с крупными, выразительными, подвижными чертами лица, от лба безволосый, с визгливым тихим голосом, но энергичными жестами», – таким вспоминали его позднее нерчинские старожилы.

Долгие годы в Нерчинске хранилась одна реликвия, связанная с посещением Сперанским города. Это был старинный деревянный поднос с ячейками, владелица которого рассказывала, что именно на нём во время встречи Сперанскому преподнесли угощения: «кусочки леденца, белого сахара, изюм, чернослив, карамель и в заключение визига!». Последнее – спинной хрящ (хорда) осетровых рыб, который, будучи хорошо разварен, превращается в прозрачную студенистую массу. В этот же раз необычный деликатес был больше похож на кнут. Принимая угощение, Сперанский поинтересовался: «Это местное произведение?». «Нет, привозное», – ответили ему. Ещё долго потом по Сибири ходила легенда, как генерал-губернатора в Нерчинске кнутом угощали.

Произошла здесь и ещё одна занимательная история, о которой позже вспоминал Пётр Афиногенович Посельский – в ту пору старший урядник, сопровождавший Сперанского в поездке в качестве докладчика. «В Нерчинске он поручил мне сходить к бургомистру и попросить у него план городу. Принесли план, – длиной с эти две комнаты (сажени три). Я вхожу к нему в кабинет, докладываю. – Хорошо, говорит, принеси сюда. «Да его нельзя принести, говорю я». – «Отчего?» – «Да он очень велик, не поместится здесь». – Сперанский вышел в залу, велел развернуть план. Раскинул – во всю комнату. Он улыбнулся, посмотрел и велел унести.

Провинится чиновник, или принесут на него жалобу, – призовёт его к себе, скажет – «вы это сделали не так!» или «разсчитайтесь с ним», и кончено. Сперанский говорил мало. Не знаю, откуда он набрался сведений о Сибири. Он никогда ни с кем не разговаривал. Вечно и днём и ночью всё писал. Всегда был задумчив, даже как будто печален. А знал он Сибирь отлично. Это видно из его законов. Всех держал эдак, – в почтительнейшем отдалении». В своём дневнике Михаил Михайлович отметил, что в делах Нерчинского самоуправления он «нашёл бедность и невежество, но мало злоупотреблений».

«Возвратился из преисподней»
Из Нерчинска Сперанский совершил поездку в Нерчинский Завод. По пути, в Бянкино, он познакомился с богатым и многочисленным семейством Кандинских. О самой же слободе Бянкино Сперанский заметил, что это «значительный перевоз и будущая важная пристань судам, плывущим в Амур. По левой стороне дорога здесь по хребтам идёт верховая к Горбице. Поворот на правую, через реку, идёт через горы к Нерчинским заводам. Вся дорога усеяна горами. Два хребта особливо примечательны. Один из них имеет до 6-ти вёрст в обе стороны отлогого возвышения. Дорога во многих местах усеяна каменьями, с гор падающими, особливо две последние станции. Спуск к заводам есть действительный спуск во ад». Возвратившись обратно в Нерчинск, 29 февраля Михаил Михайлович написал дочери: «Вчерашний день я возвратился сюда из преисподней, из Нерчинских заводов… Я видел своими глазами последнюю линию человеческого бедствия и терпения. Ничто не может быть поучительнее сего впечатления».

Часть II

Все материалы рубрики "Страницы истории"
 

Александр Литвинцев
«Читинское обозрение»
№8 (1596) // 19.02.2020 г. 



Вернуться на главную страницу