В детстве я не часто, но врал. Иногда вяло, тускло, бледно. Иногда вдохновенно, ярко. В зависимости от настроения, своего и слушателей. Чаще слушателей. Ведь вруша-болтун – никто иной – артист.

Выходит артист на сцену. Смотрит в зал. Видит глаза зрителей – распахнутые, заинтересованные, добрым ожиданием наполненные – и чувствует, как у него самого крылья за спиной вырастают, сердце желанием взлететь, порадовать зрителей своим полётом наполняется. А если зал равнодушием, словно дремотой, окутан, глазами тусклыми одноцветными серыми на артиста смотрит, то он сам гаснет и с трудом языком ворочает, задыхается, слова забывает, в яму бездонную вместе с номером своим проваливается… Вот пример.

***

Пятый класс я окончил в селе, которое находится в трёхстах километрах от областного центра. Сегодня 300 километров не такое уж большое расстояние. Пять часов на автобусе или такси – и ты там, где тебе нужно – в городе или селе. В то время, о котором я рассказываю, между нашим селом и городом ни автобусы, ни, тем более, такси не ездили. Автотрасса была обыкновенной грунтовой дорогой. И тем, кому надо было попасть в город или, наоборот, в село, добирались и туда, и сюда только на попутках. Попутки – редкие грузовые машины, отправлялись в путь не чаще раза в неделю. В кузовах машины везли, как правило, грузы. Возить людей в кузовах с грузами было запрещено. Шофёры брали в кабины одного или двух пассажиров, в зависимости от марок машин.

Так что даже взрослые наши селяне в город ездили только по крайней необходимости и, в это трудно поверить, даже некоторые бабушки и дедушки никогда не бывали в областном центре. А уж что говорить о пацанах и девчонках…

Конечно, кое-что о городе, вернее, о городах вообще, мы знали – из книжек, из кинофильмов, из рассказов счастливцев, побывавших там.

Дома – до неба. Машины – стаей, как ленки и хариусы, идущие на нерест. Люди – муравьишки. Еды –навалом и хоть какой… А ещё говорили, там морс прямо на улицах продают. Морс – напиток такой. Цвет – розовый. Пьёшь — горло щиплет, и пузырьки в носу щекочут. А уж сладкий – и не расскажешь…

Так вот, сразу после окончания пятого класса, который я на одни пятёрки кончил, папа на какую-то, как её там, – конференцию в город должен был ехать. И за мои пятёрки он решил, с разрешения мамы, конечно, на три дня меня с собой взять.

И взял. Приехали в город. Поселились в общежитии. В комнате большой. Вместе с нами там ещё человек десять мужчин, тоже на конференцию приехавших, ночевали. Днём все они вместе с папой куда-то уходили. Где была эта конференция, не знаю. А мне папа, уходя, строгий наказ давал:

– За дверь из комнаты ни ногой. Потеряешься или машина задавит… Ни ногой! Еда на столе, в коробке – для тебя специально – ешь. Будь здесь хозяином, но веди себя хорошо.

Посидев в общежитии и глядя на город в окно три дня, я с папой вернулся домой.

Меня сразу же окружили друзья. Они рассматривали меня, как какого-нибудь героя-полярника. Я не говорю, как инопланетянина или космонавта. Таких слов тогда мы даже не знали, их просто-напросто не было.

Посыпались вопросы:

– А правда, там в домах вместе по сто человек в одном доме живут?
– По тысяче.
– Ого.

– А устриц ты ел?

Этот неожиданный вопрос чуточку ошарашил меня, но отступать я уже не мог.

– Ел.
– А какие они?
– Да почти как наши вьюны, только чуточку подлиннее.
– А их, правда, живыми едят?

Эти вопросы задавал Ванька Никифоров – книгочей, целыми днями не вылезающий из нашей школьной библиотеки.

– Правда.
– А как?
– Берёшь устрицу за головку – и в рот.
– Живую?
– Живую.
– Ну и как?
– До сих пор в брюхе шевелится.
– Правда?

Я задрал рубашку:

– Послушай.

Пацаны по очереди припадали ушами к моему животу, замирали и, отлипнув от живота, с какой-то восторженной радостью сообщали:

– Факт – шевелится!

Целую неделю я был в центре внимания пацанов и девчонок нашего околотка и щедро давал слушать брюхо с шевелящейся устрицей.

Девчонки моё брюхо не слушали, – стеснялись. Лишь одна из них, самая отчаянная, Галька Чермакова, подталкиваемая робкими подружками, подошла ко мне:

– Ну-ка задери рубашку…

Но слушать шевеление устрицы не стала:

– У него брюхо грязное и бурчит. Тьфу!

Больше слушать устрицу я никому не давал.

А какие они, устрицы, и как их едят, не знаю до сегодня.

Все материалы рубрики "Читаем"
 

Борис Макаров
«Читинское обозрение»
№28 (1564) // 10.07.2019 г.

Вернуться на главную страницу