Третий час шёл Анисим по дороге, недавно крытой новым асфальтом. От него ещё исходил густой и удушливый запах. Когда терпеть его становилось невыносимо, Анисим сворачивал с обочины, углублялся в тайгу, потеснённую строителями. Садился под каким-нибудь деревом, унимал дыхание и гулко бухающее сердце, ждал, пока притихнет боль в коленных суставах. До города, куда он шёл со своего дачного участка, было километров двадцать, да изрядно поизносившаяся за семьдесят с хвостиком лет плоть не хотела мириться с прежней натугой, быстро утомлялась.

Автомобили двигались не густо, но часто и быстро, с малыми разрывами между собой, являя силу и уверенность надёжных зарубежных марок. Редко когда в этом железном сверкающем потоке пятнились некогда знаменитые советские «Москвичи» и «Жигули». Изгойно выбирая путь на самом краю дороги, они сиротливо тужились держать скорость, притираясь на равных к строю горделивых иностранных собратьев. «Всё как у людей, всё как между бедными и богатыми», – думал Анисим. В начале пути он ещё взбрасывал над собой руку – голосовал, как просторечно называют пешеходы сигнал для остановки автомобиля. Куда там! Только за час промчалось мимо более тысячи машин, и хоть бы одна притормозила.

Без зависти и ненависти глядел Анисим на них, а с тяжёлой грустью, которая обволакивала душу, погружая в мрачную зыбь безысходности и жалости к самому себе. Ведь ещё совсем недавно, каких-то два десятка лет назад, по этой же дороге передвигались такие же, может быть, во множестве те же самые водители; и без поднятой руки путника останавливались с вопросом: «Подвезти?». 
 

Почему же разорвалась и рассыпалась по обочине жемчужная цепочка таких человеческих связей? Что произошло с народом? Или частью его? Другой, своекорыстный, своенравный, бесчувственный и безучастный люд катил в сверкающих зарубежной краской иномарках.

Как человек, живущий рядом с тайгой, но редко бывающий в ней, Анисим не без первородного любопытства оглядывал деревья и кустарники, следил глазами за медленным полётом разноцветных листьев, которые роняли берёзы в спокойном ожидании грядущей суровости зимних холодов.

Пахло терпкой прелостью земного покрова. Анисим, жмурясь от пробивающихся сквозь кроны деревьев лучей солнца, втягивал носом влажный свежий воздух, который, казалось, омолаживал грудь. В ней начинало роиться что-то тёплое, хорошее, зовущее к жизни, но мысли о дальнейшем пути обрезали благостное настроение и снова начинали кружить над прежними бренностями бытия, замкнутого на заботах о завершении летнего сезона. Не порадовал он Анисима в этом году. А досадными раздражителями стали особняки, которые с быстротою роста грибов начали появляться на территории садово-огородного кооператива. Они сразу же обносились каменными заборами до трёх метров высоты с тремя нитками колючих проводов по вершине – не заглянуть, не влезть.

Соседи огородов как-то незаметно для себя оказались в полосе отчуждения. Перестали ходить в гости друг к другу и оказывать помощь, когда она требовалась, особенно одиноким и немощным старикам. Собрания членов садово-огородного кооператива из спокойных и деловых разговоров превратились в базарные – до потасовок и оскорблений – горлопанства. Каждый метр земли, высоты забора, ширины в проходе к реке или лесу, подхода изгороди к урезу воды стали предметами раздоров и вражды. Люди стремились к обособленности, создавая себе укрывища с железной кровлей и заборами, через которые не мог бы пробиться взгляд человека, даже вооружённого оптическими приборами.

Разорванная в начале нового века силой новых социальных отношений прежняя духовная ипостась народа всё больше и больше коростилась и гноилась, распадаясь на куски. Словно заразная хворь, охватила людей страсть к особнякам и заборам. Как только у кого-нибудь раздувалась мошна, являлся нетерпимый зуд обзавестись барским домом или иномаркой. Поколебались даже самые стойкие приверженцы прежней отрегулированной советским уставным положением жизни. Вот сантехник Дементий Дрёмин. На все руки мастер. Жил с матерью в небольшом деревянном домике, изукрашенном кружевами резьбы; огороженным штакетником, с вырезанными на конусах планок знаками карточной масти – трефей, бубей, червей и пик. К концу июля вздымались над заборчиком золотистые диски подсолнухов. А вдоль огородных дорожек ласкала завистливые взгляды прохожих красочная поросль цветов и декоративной травы. Люди останавливались, любовались… Общим любимцем был Дементий, добрым, внимательным, отзывчивым. Печку задымившую переложить, нитку новой электропроводки пробросить, схватить электросваркой трубы водопровода, настроить зарябивший экран телевизора, вдохнуть жизнь в замолкнувший мотор автомобиля – всё мог делать сноровисто только за одно благодарное слово. И вдруг разом переменился. Посуровел, замкнулся. На приветствие отвечал молчаливым кивком головы. При просьбе оказать какую-нибудь услугу сразу же называл цену, оправдываясь: «За спасибо нынче шубу не сошьёшь». Начал завозить на участок строительный материал и закладывать фундамент под будущий каменный забор.

Как-то закрыто, отдельно от людей пошла у Анисима жизнь, а особенно после того, как лишился он лучшего своего друга Романа. В одной деревне родились с ним и выросли. В советской армии в одном строительном взводе служили. Один строительный институт закончили. До самой пенсии трудились в одном стройуправлении. Участки тоже получили рядом. Одинаковые домики поставили и межеваться штакетником не стали. Через огороды ходили друг к другу в гости. Делились семенами овощных культур, удобрениями и дровами. По братскому разумению жили: твой дом – мой дом. Стеной вставали перед разными семейными напастями. Да ведь лихо не только от людей. На восьмидесятом году от роду хватанул Романа инсульт прямо на огороде. Привычный к дозорному огляду глаз Анисима заметил неподвижное тело друга. Долго лежал Роман в городской больнице, но одыбал не полностью. Передвигался на костылях. Вместе с женой Романа Таисией и стал Анисим его опорой и утешением. Прежние мужские заботы друга на себя взял: воды насосом накачать с реки, огород полить, дров наколоть.

Так бы и жили дальше – в прежних дружбе и согласии, да внучка Романа Полинка сочеталась браком с полицейским капитаном Раздобреевым, который служил в ГИБДД. Уже через неделю после свадьбы загремела на участке Романа строительная техника, заперекликались горластыми голосами наёмные рабочие-китайцы. Вскоре выросло двухэтажное белокирпичное здание особняка. И, разумеется, забор. Хмурый, неразговорчивый капитан, не спрашивая разрешения у Анисима, возвёл стену между огородными участками. Анисим смолчал. Роман пришёл в гости, повинился перед другом:

– Я теперь в своём доме не хозяин. Никто меня слушать не хочет. Инвалид я, помеха всем. Тайка и та крысится. Ты-то хоть меня не гони. Я и так жизни не рад.
– Выбрось такие мысли из головы, – обнимал его Анисим, – ведь ты же мне как брат. Ничего: покашливаем – да дышим, прихрамываем – да ходим.

Роман стал наведываться к Анисиму почти каждый день. В погожие дни они подолгу сидели на солнышке, а в ненастные – на веранде. Пили чай, вспоминали прошлые годы. Хоть и не так уж много мёда вкусили, а утёкшее время зарилось благодатью – спокойным трудом и неторопкой жизнью. О нынешнем и говорить не хотелось. Тяжело жили люди, нервно дёргались к озлоблению и жестокосердию.

– Молодых, Анисим, жалко, – вздыхал Роман, – стержня в них на добро и жертвенность не образовалось. Не как у нас… Помнишь, как певали: «Вот так и живём, не ждём тишины». Какие песни в ушах звенели! А у них – чистоган… Нажива любым путём глаза застит. По своей Полинке судить могу.
– Да Полинка ещё куда ни шло, – возражал Анисим, – вот капитан её – фрукт. Уж не обессудь.

Как бы невзначай зацепившийся за Раздобреева разговор дошёл до перепалки, в которой вольно-невольно, а тень грешков капитана падала и на Романа. Стало быть, сидел гвоздь обиды в Анисиме. Попробуй теперь его вынуть. Ушёл Роман в тот день от друга расстроенным. Встречи их оборвались. Помаявшись одиночеством и поразмыслив, Анисим обвинил в таком скоропалительном разрыве себя. И решил первым сделать шаг к примирению.

У Раздобреевых Анисим давно не гостевал. Таисия в одночасье изменила к нему отношение. Не здоровалась, как прежде, голосисто и с улыбкой, только нехотя головой кивала. От разговора отмахивалась. В город ездила на шикарном джипе зятя. В огороде у неё теперь копали землю, сажали картошку, овощные культуры, рыхлили, огребали и поливали наёмные работники. Таисия, подбоченясь, похаживала между грядками, покрикивала на нерасторопных. «Как же богатая жизнь калечит людей», – горько думал Анисим.

Он долго давил кнопку звонка на железных воротах, стучал кулаком. Никто не подходил к ним. «Наверное, все в город уехали», – решил он.

А утром следующего дня во дворе усадьбы Раздобреевых заголосила Таисия. Так плачут только при большой беде. И точно – умер Роман. Хватил его второй инсульт. Рядом никого в этот горький час не оказалось. А за высоким глухим забором Романа никто не услышал и не увидел…

Читать продолжение

Все материалы рубрики "Год литературы"
 

Юрий Курц
«Читинское обозрение»
№33 (1361) // 19.08.2015 г.

Вернуться на главную страницу