Всякий раз, встречаясь с Мэлсом, Анисим не без зависти дивился его познаниям в разных областях науки, литературы и искусства. И как умело и к месту он вставлял в разговор разные цитаты из книг и мудрые высказывания выдающихся людей. Стыдился Анисим своего невежества. А ведь тоже имел высшее образование инженера-строителя. Обновлял знания только по этому профилю. Мало читал. В основном только ежедневные газеты. А какая в них мудрость? Вот только на склоне лет само собой начали являться мысли: зачем ты на свете жил, каким было твоё предназначение, и что такое вообще – жизнь?

Свободное время и затворничество невольно подталкивали Анисима к размышлениям.
Конь не создан для того, чтобы носить на себе всадника и тянуть тяжёлые телеги с грузом. Собака не создана для того, чтобы выискивать дичь для охотника и сторожить хозяйское добро. Курица не создана для того, чтобы доставлять на потребу человеку яйца, корова – молоко, свинья – быть беконом на пиршеском столе. Да и сам человек не создан для того, чтобы всё живое подчинять своему брюху и удовольствию, и самое страшное – убивать себе подобных. Но почему так устроен мир? В студенческие годы бегло пробежал в институте занятия по теории научного коммунизма. Не размышляя, а часто и не понимая, принимал на веру всё, о чём писали Маркс, Энгельс, Ленин. Всё, казалось, шло в жизни по их писанию. И вот тебе на – вывихнуло! Мозги словно ошпарило: почему так произошло?

После крушения СССР пытался Анисим найти ответы на свои вопросы в трудах религиозных философов. Умно рассуждают. А посылка шаткая: Адам и Ева согрешили в раю, человечество и расплачивается за их грехи. Разве так можно. Вот ребёнок ещё в утробе матери, ещё не родился, а уже грешен. Не должно быть так. Но почему так?

Когда спросил об этом Мэлса, тот с грустной усмешкой отрицательно покачал головой:
– Не знаю. Но прихожу к убеждению, что такая жизнь, которая воцарилась на планете, не имеет права существовать. Человечество должно погибнуть.

Мэлс налил вина в стаканчики. Взял свой, и, наклоняя его в разные стороны, полюбовался, как бордовая жидкость скользит по краям. Потом неспешно выпил. Долго смотрел в одну точку и запел:
Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым…

Голос у него был слабый и сиплый. Пел он едва нащупывая мелодию, так как явно не обладал слухом, просто на выдохе проговаривал слова. И этого ему было достаточно. Стихи эти есенинские Анисим тоже знал ещё со студенческих лет. Подтягивал, подлаживался под Мэлса, слёзно размягчая душу.
Увяданья золота охваченный,
Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком…

Мэлс замолчал. В горле у него забулькало. Он уткнулся головой в колени. Плечи его затряслись. Мэлс беззвучно плакал. Анисим понял. У него тоже влагой набрякли глаза, и он громко зашмыгал носом, глотая и глотая слюну.
– Простите меня, – Мэлс поднял голову и вытер ладонями глаза, – чего-то накатило. Пожалеешь себя и вот…
– Да ладно вам, – Анисим пожевал кусочек колбасы, отвлекаясь и зажимая слёзы, – чего тут зазорного. Я и сам, случается, мокроту развожу.

Звонко и пронзительно, с продолжительным требованием немедленно появиться во дворе усадьбы, раздался автомобильный гудок. Таксист не обманул ожиданий Анисима. Мэлс в одной рубашке и тапочках на босу ногу проводил его до машины. Они обнялись.

…На третий день Нового года Анисим пошёл на центральную площадь города посмотреть на ёлку. Поскользнулся на тротуаре. С переломом локтевой кости правой руки и повреждением коленной чашечки правой ноги оказался на больничной койке. Восстанавливал здоровье до самой весны и выехал на дачный участок только в середине мая, чтобы подготовить землю для посадки картофеля. Все зимние месяцы он вспоминал Мэлса. Осмотрев свой домик и довольный тем, что непрошеные гости не растащили вещи, не переломали мебель и оконные стёкла, Анисим сразу же отправился навестить Мэлса.

Со стороны усадьбы, где обитал Мэлс, слышался шум работающих машин. Анисим пошёл туда. Трактор-бульдозер выравнивал площадку перед домом. Несколько рабочих-китайцев заносили в него кирпичи. Подъёмный кран, установленный на автомашине, вздымал на второй этаж брусья. Мэлса нигде не было. По командам, которые отдавал строителям один человек, в сером блескучем костюме, белой рубашке со сбившимся на шее красным галстуком, Анисим предположил, что это и есть хозяин усадьбы, и спросил его о Мэлсе.

– Вы, наверное, Анисим Иванович?
– Он самый.
– А я Сергей Сергеевич, владелец этого бунгало. Достройку открываю. Хорошо, что вы объявились, а то дел невпроворот, времени в обрез, да ещё вас искать.

Странно, почему-то все предприниматели и бизнесмены, с которыми доводилось встречаться Анисиму, всегда куда–то торопились. «Спешлив топором опоясывается, в котомку одевается», – припомнилась народная пословица. Только хорошо это, или плохо?
– Мэлс Петрович уехал, а вам просил передать подарок. Идёмте к машине.
Сергей Сергеевич властно потянул Анисима за собой.
– Уехал? А куда?
– В Москву, там же его родина.

Они подошли к автомобилю цвета чёрной пантеры, высокому, широкому, с массивными зеркального блеска бамперами и большими колёсами. Хозяин открыл багажник, извлёк из него небольшой пакет и протянул его Анисиму.
– Светлая голова у вашего друга. Помог мне из одной криминальной истории выпутаться. Лучше всякого адвоката. Я на них, болтунов, кучу денег извёл. А он помогал по доброте душевной. Правда, я в долгу не остался. Помог ему эту книгу издать. Так он от всего тиража себе только десяток взял. Остальные мне оставил. Реализуешь, сказал, хоть часть потраченных денег вернёшь. Ну, Анисим Иванович, будем прощаться, время не ждёт.
Анисим с чувством пожал протянутую ему для прощания руку.

Не доходя до своего дома, нетерпеливо развернул пакет. В нём оказалась книга М. Стародубова под названием «Человечество: откуда оно пошло и куда идёт». Фамилии Мэлса Анисим не знал. И, только прочитав на титульном листе дарственную надпись, понял, что Стародубов и есть сам Мэлс.

«Анисиму Ивановичу – человеку среди людей. С благодарностью за должное отношение к бомжу российского значения и скромному доктору философии. Живите с мыслью, что однажды кончится ликование злобы». Вздрогнуло сердце в тоске и слёзном трепете. За время общения с Мэлсом, пусть даже мимоходным, кратким, Анисим привык к нему, и никогда не опускался до мысли, что однажды он может исчезнуть так, как и появился. Запоздало прояснился и разом сломился стерженёк душевной опоры, какой, оказывается, был для него Стародубов.

По переулку, оставленному между каменными стенами, настолько узкому, что с двумя вёдрами воды можно было передвигаться только боком, Анисим прошёл к реке. Ещё недавно на месте высоченных каменных кладок ярчились голубой краской заборчики из штакетника, едва доходящие до человеческой груди, позволяющие опереться руками. На грядках копошились супруги Золотухины. Детей они не имели. А самое страшное защемление старости – дряхлость. Год назад она принудила Золотухиных продать участок. В одночасье бульдозер снёс их домишко и надворные постройки. Вскоре появился и терем из белого кирпича, наподобие того, что рисуют в русских народных сказках. Перед закрытием летнего сезона, когда все дачники возвращались в город, хозяин терема предложил Анисиму зимовать в нём: печи топить и охрану нести. Месячную плату обещал в два раза больше, чем его пенсия. Анисим гордо сказал: «Нет!». Ненавидел он владельцев богатых особняков и дорогих иномарок. Большими деньгами они ворочали, и вряд ли по совести заработанными.

Анисим присел на прибрежный валун. Тотчас вспорхнул ему на плечо прикормленный на своём участке поползень.
– Ну что, брат Лазун, есть хочешь? А у меня для тебя ничего с собою нет. Не сердись, дружок. Я посижу маленько и домой вернусь. Добро?

Поползень, цепко удерживаясь острыми коготками, обежал плечи, спину и грудь Анисима, заглянул ему в глаза чёрными бусинками, пискнул и улетел.
Весенние ручьи от тающего снега взбудоражили реку. Она набухла водой, гнала волны, лезла на берега, слизывая с них остатки людского безобразия: головёшки костров, консервные банки, полиэтиленовые бутылки и пакеты. Они кружились на стрежне, вызывая в Анисиме скорбное чувство безысходности и порушения.
За рекой от сопки с пологими склонами и до самой воды простиралась широкая елань с редкими молодыми берёзками и густым ерником. Под их сенью во влажной благодати болотца кустились в неразрывной дружбе ягода голубика и терпкий болотный багульник. Многие дачники в июльские дни испытывали здесь отраду ягодных сборов. Но этим летом приноровились приезжать сюда на отдых семьи каких-то высокопоставленных чиновников. Шибко приглянулось им это место. И вот уже запестрели, затрепетали на ветру длинные межевые ленты. Значит, вот-вот загремит строительная техника. Быстро располосуют, разрежут елань до самой реки каменные заборы. И вся эта радующая глаза и душу красота станет достоянием отдельных лиц.

В воображении Анисима забор вырисовывался Великой китайской стеной, которую он видел на фотоснимках и в телевизионных передачах о Китае. Забор змеился через российские города и веси до самой Москвы и сливался с красными и зубчатыми стенами Кремля.

Стоскнуло, перебойно заработало сердце Анисима. Он зачерпнул ладонями воду и плеснул на лицо. Смешиваясь с соленой влагой, она заскользила по щекам.
«Никак не может страна наладить человеческий уклад, – тяжело думал Анисим, – никак не хочет жить по совести да справедливости. Да и жила ли она когда в здравии и благоденствии? То внешние твари, в лютой зависти к её необъятным просторам и природным богатствам, лезут своими когтистыми и ухватистыми лапами через границу – поработить и взять; то внутренние – чем–то обделённые, чем-то недовольные, опьянённые желанием властвовать и хапать себе в угоду, взбудораживают смуты. Вороньё разное каркает скорую погибель. Не привыкать к таким голосам. Велика страна. А на великом и потрясения великие. Так, видимо, свыше установлено. На мелком водоёме – ветер, а на море – буря. Страшное время утраты памяти, потери исторического слуха… Сердца слепнут. Люди со смертью играют.

Молодые развращены погоней всеобщего потребления и хамства, идут по жизни только с малой целью личной выгоды. И возводят заборы в душах своих, и друг меж другом. Доброе стариковское слово не в чести. Немощь пеленает члены, и мы можем только утирать слёзы на своих лицах да скорбно глядеть на кресты, установленные на дорогах. И что же? Что же? Всё потеряно? Крах? Конец?».

Долгим, долгим обводным взглядом окинул Анисим пространство перед собой. 
«Нет, не должно этого быть. Не может этого быть. Вот живёт же тайга. Как её ни корёжат и ни выжигают, а она рвётся к небу ростками новых деревьев и кустарников. Живёт река, выбрасывая на берег хлам, который спихивают и сливают в неё беспамятные люди. Сквозь слой разного мусора пробиваются трава и цветы…».

На противоположном берегу вынырнул из кустов большой чёрный джип. Из него вылез приземистый толстый человек и в окружении четвёрки дюжих парней направился к реке. Присел у самого уреза воды, принялся мыть руки. Анисима он не замечал. Зато парни простреливали насквозь молниеносными взглядами.

Чёрная точка в небе корябнула зрачок глаза Анисима. Он поднял голову от поверхности воды. Медленно снижаясь, над вершинами деревьев кружил чёрный коршун. Анисим повторно ополоснул лицо. Опустив ладони в холодные струи, держал, пока жар крови и мыслей не умиротворился в речной глубине.

Теперь он пойдёт в свой дом. Затопит печь. Вскипятит воду на живом огне. Заварит чай на душистых целебных травах. Дождётся ночи, усевшись в кресло под черёмухой, включит походный магнитофончик с любимой, как он считал, космической органной музыкой Баха и будет смотреть на звёзды. Анисим очень любит смотреть на звёзды. Тайна мироздания его успокаивает и бодрит. Звёзды пробуждают мысли о человеческом бессмертии. Хотя бы души. И надо доживать свой век, не оскверняя её. Единственное, что оставалось Анисиму на излёте жизни.

Все материалы рубрики "Год литературы"
 

Юрий Курц
«Читинское обозрение»
№38 (1366) // 23.09.2015 г.

Вернуться на главную страницу