Рассказы забайкальского писателя Елены Чубенко, объединяющей темой для которых стала специальная военная операция, вошли в сборник «Синие горы» (12+), изданный в московском издательстве «Вече». Эта книга принесла автору престижную награду — Елена Ивановна в марте этого года стала лауреатом литературной премии имени Валентина Распутина. Сегодня вашему вниманию — начало рассказа «Федькин фортель».
Фёдор катил на своём дряхлом мотоцикле по привычной дороге — от материнского дома к своему. Агрегат нещадно дымил и гремел на всю улицу. А то и на все три, которые имелись в деревушке. На таких «ИЖах» уж сто лет никто не катался. Легковушки появились новые, грузовики — японские, трактора — китайские. Даже мотоциклишки какие-то, китайские или японские, не разбери поймёшь: нарядные, как игрушки, хлипкие на вид, но, говорят, толковые. Охотники приловчились в лес на них бегать. По бездорожью снуют, от охотоведов на «УАЗах» — шмыг по своим партизанским тропкам, и ищи ветра в поле.
Фёдор, скорее всего, давно бы сменил свой «ИЖак» на что-то посовременнее, да, как метко говорит его мать, бабка Марька: «Рот с дыркой».
Рот этот и испортил всю Федькину планиду. Как начал с молодости попивать, так и покатилось: трезвый почти не бывал. Женился, можно сказать, по пьяни, в потёмках. Глаза голубые, да озорная бесшабашность по молодости девчат притягивали. Невесту, на её беду, занесло в деревню распределением в детский сад. Увидела его в первый вечер — высокого, широкоплечего морпеха. На груди тельняшка туго натянута. У какой бы сердце не дрогнуло?
Пока разглядела невеста добро своё, поздновато оказалось. Да всё ж думается по молодости, что перевоспитает. Куда там. Воспитывать-то надо, покуда дитя поперёк койки лежит. А потом уж поздно.
Родили двух ребят-погодок. Крест-накрест через весь двор — верёвки бельевые. Только и успевала Танюха его постирушки заводить, воду из дома, где был установлен насос, в баню вёдрами по полдня носить. Согнётся, бывало, под коромыслом этим, как былинка, и чуть не бегом носится, расплёскивая воду под ноги. А он, выбивая согнутым коричневым пальцем папиросу из пачки, матерком её вслед провожает: «Косорукая! Наплескала-то, будто первый раз ташшишь!»
Та глянет исподлобья и дальше несётся. Даже поругаться времени нет. Пока ребятня спит, успеть что-то состирнуть да кинуть на верёвки.
В великом труде крутилась Татьяна, успевая в перерыве между декретными в телятнике поработать — где уж место нашлось. Всё копейчонку какую в дом принести. Приловчилась выискивать какие-то посылторговские адреса, искала их в журналах и на почте. У всех ребятня в серых да коричневых райповских колготках, а у неё — все цвета радуги на верёвках. Дивится деревня: «Ушлая у Федьки бабёнка! Хоть и страшненькая, а всё у неё ладится. В доме порядок. А то, что ему за двором следить некогда, паря, не её беда. Хозяин-то непутный», — жалели её, приехавшую из далёкого Зауралья в эту деревушку.
А хозяин понавёз в большую ограду тесовых досок на строительство, возвёл из них целую кипу, на радость ребятне да старухам. Нет-нет, да и присядут мать с соседками, подстелив под цветастые подолы половик. Год лежат доски, другой. Вот уж и повело их, скривились. Какая кверху нос задрала, какая книзу опустила, а всё до стройки дело не доходит. Так и живут Фёдор с Татьяной в доме, приобретённом по дешёвке от родни умерших стариков.
Подтянулись к отцовскому росту пацаны. Одарил он их своим ростом, под метр восемьдесят каждый. Братья, Андрей и Колька, ушли в армию, сначала один, потом другой. Оба остались на контракт — деревня с коровьими хвостами не сильно манила.
А Фёдор так и тянул из бедной бабёнки душу: пил, правда, уже поменьше. Средства не позволяли развернуться, как раньше. Но, подточенный и иссушённый змием до состояния сухостоины, так нигде и не зацепился за стоящую работу: метался по калымам и редким вахтам. Хорошо, там, где с дисциплиной строго, — держался по месяцу-полтора. Вернувшись домой, первым делом потрошил дорожную сумку, на дне которой в рабочей робе были плотно упакованы батареи водки. Хмуро доставал привезённые «гостинцы», расставлял у стены и, сев на табурет, торжествующе оглядывал демонически отсвечивающие поллитры:
— Но чо, подруги? Поговорим?
Потом наклонялся, придирчиво выбирал одну бутылку и куражливо кричал:
— Танька! Чо, не видишь? Кормилец приехал! Мечи на стол, ждём!
Та безропотно несла из сеней, из холодильника заранее приготовленные разносолы, недовольно смотрела на рядок бутылок вдоль плинтуса.
— И не косись! Не косись. Не дай Бог, тронешь хоть одну, прибью…
Жена повела плечом:
— Работниииик… Три дня полдеревни поить будешь, а потом в драной робе полмесяца ходить. Ты кому её везешь-то? Тебе ж, как клопу, дуста надо… Пробку нюхнул и свалился. Над тобой, как над дурачком, смеются! — Татьяна сокрушённо махнула рукой и вышла.
Расстроенная была с утра — сыновья из Кяхты отзвонились: отправляют в составе группы на Донбасс. А тут и погоревать не с кем. Бутылок вон наставил целый ряд да разговаривает с ними.
Растапливая баню, вглядывалась Татьяна в юркие язычки пламени, старательно облизывающие смольё. Всё хотела в этих всполохах какие-то добрые знаки прочесть: ладно ли будет у парней? На батьку насмотревшись, к вину не тянулись. Жениться надумали, об одном мать попросила — не сразу в один год, примета худая. Послушались. Да спецоперация эта, будь неладна: ни одну свадьбу так и не сыграли в этом году.
Дождавшись, когда пламя в печке загудело основательно, растрёпывая в поленьях свои огненные космы, повернула в дом — кормить работника, как положено всем нормальным жёнам.
Тот, видать, дёрнул уже рюмочку, закусил торопливо холодцом. Кусочки дрожащего студня валялись на клеёнке.
— Не хватай холодное-то, ешь щи, да закусывай ладом, а то щас поведёт, как худого петуха, — пододвинула налитую чашку, поперчила, как он любил.
Тот, приметив этот её жест, подобрел. Да и рюмочка располагала к тёплому слову:
— Помнишь? А можа, кого тут без меня тоже так привечаешь?
– Но, заборонил… Повело уж… По молодости-то никому не надо была, а щас тем более. Зубов половину потеряла, морщин — на заплатку не выберешь. Ешь давай ладом. Как вас там кормят-то?
— Да ись можно. Мяса маловато, всё с тушёнкой. Но приловчился повар наш, вкусно готовит. Всё равно — ты лучше, — спохватился он. — Как ребята наши?
— Дак вот, — качнулась она навстречу, радуясь, что не пропил все мозги и успеет ему сказать, пока он при памяти: — Отправляют из части их, туда…, — и заплакала, не сдержалась.
— Тудааа? Да… дела, ядрёна-матрёна, — он потянулся было к расчатой бутылке, но остановился, — больно уж жалко сверкнули заплаканные глаза жены при взгляде на его руку. — Домой-то они приедут?
— Нет, никуда не отпускают. Готовят шипче, и туда, — почти прошептала она.
— Успеем сбегать к ним?
— Как успеешь-то? Туда поездом, шшитай, день, да до города добраться — почти день. А их в любой момент дёрнут. Хозяйство опять бросить надо. Не знаю, что и делать-то. Машина-то была бы, дак полдня и там. А тут вот подобирайся, — она взглянула строго на Федьку, и тот понял, в чей огород камушек.
Без машины в деревне обходился, пожалуй, только он. У остальных были, у некоторых — и по две. Допотопный «ИЖ» только у него. Сыновья неплохо по контракту получать начали. Засуетились вскладчину купить ему какие-то колёса, хоть «Жигулюшку» старенькую, но мать отговорила:
— Покуда пьёт, ему кроме мотоцикла ничо и не надо. Не дай Бог, задавит кого. От мотоцикла хоть отбежишь, а машина… До первой пьянки…
А вечер уже расставил ответы на все вопросы. Позвонили парни и, стараясь говорить повеселей, наперебой доложили:
— Отчаливаем. На связи долго не будем, так не переживайте. Со связью там проблемы, — и старательно нажали на «там» и «проблемы». — Мам… не переживай. Батя! Маму поддержи, ты ж у нас мужик. Всё, мам…, батя! Пока! — сотовый замолчал, а Татьяна долго ещё вглядывалась в телефон в надежде, что ребята ещё что-то скажут. Потом уселась на стул и собралась заплакать, но супруг цыкнул:
— Не вой! У всех уходят. Чо голосить-то вслед, каркать. И это…, убери бутылки в казёнку. Пусть стоят на встречины. Приедут, а тут как найдено — всё готово уже.
Супруга даже плакать передумала от такого поворота. Схватила злополучные поллитры, бросилась в сени, поставила их на полку. Вернулась, взяла ещё четыре, и снова в кладовку.
— Не приломай, — ревниво проворчал муж. — Каво хватаешь-то зараз вязанку? Не отберу, не боись…
Продолжение следует.
Все материалы рубрики «Читаем»
Елена Чубенко
Иллюстрация Марии Кузнецовой
«Читинское обозрение»
№16 (1812) // 17.04.2024 г.
0 комментариев